— Могу себе представить… — кисло проговорил Гриша. — Давай, двигай.
Ночью сидели в одних трусах друг против друга — Гриша на своей кровати, Лешка на узеньком диванчике напротив. Пили горячий чай из толстых фаянсовых кружек.
— …а перед самой моей вечерней прогулкой, мать ее за ногу, вдруг позвонила из Испании Лори, — вдохновенно сочинял Лешка, — и говорит: завтра суббота, на ипподроме скачки… Или бега, понятия не имею. И у меня, говорит, там есть один знакомый паренек жокей. Зовут его Клаус Вальтершпиль… Он будет ехать…
— Скакать, наверное, — неуверенно предположил Гриша.
— Один хрен… Он будет скакать на кобыле по кличке Дженифер.
Имя наездника и кличку его лошади — победителей первого ЗАВТРАШНЕГО заезда — Лешка вызубрил еще по дороге к дому Гриши Гаврилиди.
— Как лошадь зовут? — вдруг переспросил Гриша.
— Дженифер!
— Надо же!.. — чему-то удивился Гриша.
— Не перебивай. И Лори сказала, что это будет самый первый заезд. А Клаус вроде бы обещал ей этот заезд выиграть! У них там своя кухня… Как в любом бизнесе. И Лори мне говорит…
— Слушай, Леха! Какая она для нас Лори? Лариска она…
— Ты можешь заткнуться?! — рявкнул Лешка. — Тебе какая разница? Слушай дальше! Если, говорит она, у вас остались хоть какие-нибудь деньги от тех трехсот марок — поезжайте на ипподром и поставьте их на этого Клауса с его Дженифер. Проиграете — хрен с ним, выиграете — все ваше! А дальше, говорит, смотрите по обстоятельствам… Вот такие пирожки, repp Гаврилиди. Ты когда-нибудь играл на бегах?
— Не-а, — отрицательно мотнул головой Гриша. — В «буру» играл, в «очко» шпилил, в «дурака», естественно, в «рамс»… Да и то, когда это было! Я ж с-под Одессы, а у нас море, пляжи, пароходы… С лошадями у нас было не очень… Как-то не уважали мы это. То ли дело — берешь лодочку, сажаешь в ее от такую классную чувиху, пудришь ей мозги, загребаешь в камыши и… Объяснять дальше?
— Не надо, — сказал Лешка. — Давай спать.
Гриша захрапел секунд через тридцать.
Лешка лежал на узеньком диванчике, широко открытыми глазами смотрел в черный потолок. Газетка, которая должна была появиться на свет только завтра, через восемнадцать часов, УЖЕ была у него под подушкой!
Теперь Лешка задалбливал в память клички выигравших лошадей и очередность их победных заездов:
«Первая — Дженифер. Второй — Шагал. Ничего себе кликуха для жеребца! Третий — Клиф, четвертый… Кто же четвертый? Мать-перемать!..»
Воспользовавшись тем, что Гриша храпел, уткнувшись носом в стенку, Лешка осторожно вытащил из- под подушки спрятанную там газету и при свете лунной полоски, просочившейся в темную комнату, отыскал четвертую строчку в информационной сводке с ипподрома.
«Четвертый — Бобо!.. Ну, правильно же! Черт бы его побрал… Четвертый — Бобо. Бобо!..»
Боясь шелестеть страницами, Лешка осторожно сложил газету и снова засунул ее себе под голову. Дальше пошло легче:
«…пятый — Вилли, шестой — Адонис, седьмой — Чарли-Браун, восьмая — Пикулена. Пикулена-Аку- лена… Девятый — Тимбер, десятый — Томми!.. Уф… Итак, сначала: первая — Дженифер, второй — Шагал… Простите, дорогой Марк Захарович, я тут совершенно ни при чем… Третий — Клиф…»
Здесь механическое заучивание лошадиных кличек как-то само собой было внезапно вытеснено мыслью, что все происходящее с Лешкой Самошниковым за последнее время странным и дивным образом трансформируется из гнусного, опасного и губительного в некое подобие случайных удач!
Будто кто-то незримый пытается спасти Лешку, уберечь, охранить.
Вот только с советским посольством ничего не вышло… Ну, так ведь эту систему никому не сломить! Ни Богу, ни дьяволу.
А так во всем остальном просто чудеса какие-то: загулял было Лешка по-черному от беспросветицы и беспомощности, и вот на тебе — как отрезало!
Затосковал по теплу человеческому, по слову доброму, по ласке женской, захандрил от одиночества — Лори появилась нежданно-негаданно!..
А сегодня на мосту?.. Будто кто-то за шкирку удержал его на этом свете!
Словно следит за Лешкой могучая, невидимая, потусторонняя сила! Вот откуда… откуда появился сегодня на Кайзер-бркжке в такой поздний час голубоглазый мальчишка с длинными белыми волосиками и этой потрясающей ЗАВТРАШНЕЙ газеткой?!! Откуда? Откуда он примчался своим фантастическим, удивительным летящим бегом?! Кто он? Кто его послал?.. Да!.. Совсем забыл! А как оказалась у меня в кармане монета в одну марку?! Я же прекрасно помню, что все дочиста выгреб из карманов и оставил на кухонном столе. Дескать, ничто мне уже больше никогда не понадобится… Откуда марка-то?! Тем более что для телефона-автомата было достаточно тридцати пфеннигов…
Лешка и не заметил, как задремал.
И тут же приснился ему тот голубоглазый мальчишка с Кайзер-брюкке. Он держал Лешку за руку, как когда-то доверчиво цеплялся за него совсем маленький Толик-Натанчик, смотрел на длинного Лешку снизу вверх и говорил негромко, словно извинялся:
— А я и не знал, что для звонка из телефонного автомата нужно всего тридцать пфеннигов — три монетки по десять. Этого мы еще не проходили…
— Владим Владимыч… Владимир Владимирович! Откройте, откройте глаза. Вот так… — услышал я голос взрослого, сегодняшнего Ангела. — Возвращайтесь, возвращайтесь, Владим Владимыч.
Характерные звуки бегущего в ночи поезда стали проступать все явственнее, возникли очертания нашего уютного купе, приглушенный свет над противоположным «Ангельским» лежбищем, пустой стакан на столике, и, наконец, сам Ангел в своей веселенькой пижамке стал вырисовываться на экране моего сознания…
Лицо маленького — лет двенадцати — белобрысенького мальчишки с голубыми глазами, которого я только что видел во сне Леши Самошникова, стало преображаться, взрослеть, голос его уже разительно отличался от ломкого, мальчишечьего голоса, светло-голубые глаза потемнели до синевы, а большая и сильная ладонь его легла мне на плечо в осторожном и бережном желании вернуть меня из ночи Того Времени в ночь Времени моей сегодняшней старости.
— То вы сами рветесь из Того Времени в Это, то вас буквально за уши не вытащить оттуда, — улыбнулся мне Ангел. — Простите меня, пожалуйста, что я прервал ваш просмотр, но — не помню, говорил я вам или нет, — подолгу находиться в Том, Ушедшем и Прошлом Времени для пожилого человека вредно и небезопасно. Утрачивается четкое ощущение сиюминутной реальности, появляется некая ностальгическая растерянность, сбивается шкала оценок… Да мало ли?
Как и любой неисправимый курильщик, я долго кашлял после пробуждения и, получив наконец возможность вдохнуть полной грудью, сказал:
— Слушайте, Ангел! С этой «Завтрашней газетой» — трюк совершенно феноменальный! Да еще в двенадцать лет — уму непостижимо!
— В тринадцать, — поправил меня Ангел. — Нам с Толиком-Натанчиком исполнилось по тринадцать лет одновременно. Но ему стукнуло тринадцать в колонии строгого режима, а мне в Германии, именно в тот день, когда мы с Лешей Самошниковым и Гришей Гаврилиди были в Бонне, в советском посольстве.
— Мне, Ангел, безумно интересны ваши впечатления от посещения нашего посольства того времени. Сохранились ли они в вашей памяти?
— Еще как! — воскликнул Ангел. — Да так явственно, будто это происходило на прошлой неделе…
— Валяйте! — скомандовал я.
— Как ответил бы вам незабвенный Гриша Гаврилиди — «не могу сказать за все посольство». Наверное, там были и хорошие ребята, но при посещении кабинета этого «спецдипломата» от КГБ мне впервые захотелось иметь в своем Ангельском активе не только Хранительские функции, но и Карающие! Я до сих пор свято убежден, что наряду с Ангелами-Хранителями должны существовать и Ангелы-Наказатели. Что-то вроде Ангельского СПЕЦНАЗа. Ибо только в одних Охранительных функциях есть нечто пресное и
