— Демобилизационное предписание? — спросила Маша.
— Есть, — ответил Сережа, роясь в планшете.
— Учетная карточка?
— Есть...
Они оба все-таки немного волновались. Начиналась новая жизнь.
— Справка из милиции?
— Вот она.
— Направление горвоенкома?
— Здесь.
— Пап, а на гражданском самолете мне можно будет с тобой летать? — спросил Вовка.
— На гражданском — запросто! — пообещал ему Сергей.
— Летная книжка?
Сергей порылся в планшете, поднял на Машу растерянные глаза.
— Тьфу, дура старая! — выругала себя она. — Летная книжка же у меня в сумке! Держи.
— Слава Богу! Ну, я пошел? — спросил снова Сергей.
— Ни пуха, — улыбнулась Маша.
— К черту, — вставил Вовка.
Сергей направился к дверям областного управления ГВФ, а Маша с Вовкой чинно уселись на скамеечке в палисаднике и уставились на эту дверь.
— Нету у меня для тебя работы, капитан, — говорил Сергею большой толстый человек лет сорока, сидевший за столом.
Ему было жарко, белая пропотевшая рубашка расстегнута, за широченной спиной на стуле висел синий форменный китель.
— То есть как это нет?! — возмутился Сергей. — Я же истребитель!
— Потому и нет. Ни пикировщиков, ни истребителей не берем. Был бы транспортником или тяжелым бомбардировщиком, взяли бы. А истребителей не берем... — Толстому человеку самому было тошно от этого разговора.
Сергей потряс у толстяка под носом своей летной книжкой:
— У меня сто семнадцать боевых вылетов! Шестьсот пятьдесят часов налета!..
— Не смеши меня, капитан, — устало сказал толстяк. — У нас в ГВФ вторые пилоты по пять тысяч часов имеют, а командиры экипажей и того больше. Так что засунь свой налет знаешь куда?
— Но меня же военкомат направил! Вот оно, направление... Я же летчик! Летчик, слышишь ты, бумажная душа?!
— Не кричи. Нам десятиклассника легче научить летать на пассажирской машине, чем тебя переучивать.
— Да я с сорок второго такое прошел, что тебе и не снилось!
— Один, что ли? — поинтересовался толстяк.
— Чего «один»?
— Один, спрашиваю, что ли, прошел? Или еще кто рядом был?
Сергей в отчаянии схватился за голову.
— Не паникуй, капитан. Устраивайся, обживайся. Заходи к осени. К октябрю откроем шестимесячные курсы наземной диспетчерской службы.
Сергей поднял голову, посмотрел на толстяка с ненавистью.
— Ты что же, мать твою в душу, меня — истребителя, боевого летчика — в наземную службу?! — Он перегнулся через стол, сгреб толстяка за пропотевшую рубашку, рывком поднял его со стула. — Окопались в своих кабинетиках, суки! Где ты был в сорок третьем, в сорок четвертом, в сорок пятом?!
Толстяк оказался на полголовы выше Сергея.
Он положил свою ладонь на лицо Сергея и коротким, могучим движением откинул его от себя. Сергей перелетел через весь кабинет, ударился затылком о стену и рухнул на пол.
Толстяк вытащил из-за спинки стула две палки, оперся на них и, раскачиваясь, вышел из-за стола, скрипя двумя протезами. У него не было обеих ног.
На спинке стула висел форменный синий китель с одинокой золотой звездочкой Героя с потертой муаровой лентой.
Толстяк подошел к лежащему Сергею, тихонько ткнул его палкой в живот и сказал:
— Ладно тебе... Вставай, не психуй. Давай поговорим спокойно...
На окраине города в глубине большого неухоженного двора — двухэтажный деревянный домишко.
Во дворе Маша и Сергей развешивали на веревках вещи, слежавшиеся в чемоданах за дальнюю дорогу. Тут были и немецкий плед, и шинели, белые медицинские халаты и шапочки, гимнастерки, короткая меховая американская летная куртка, детский ватный матрасик. Но венцом этого парада вещей был настенный немецкий плюшевый ковер с грустными желто-коричневыми оленями на ярко-зеленой лужайке под кроваво-красными лучами заходящего солнца...
На шее у Маши связка прищепок. Сергей в нательной рубахе, в галифе, босиком. Не прекращая помогать Маше вытряхивать и развешивать вещи, Сергей тихо и печально рассказывал:
— ...вы, говорит, истребители, летали всегда в одиночку. Привыкли, говорит, каждую минуту рисковать своей шкурой, и вас вроде бы уже от этого не отучить... А нам, говорит, ваши рисковые штуки — до фонаря. Нам, говорит, нужно, чтобы пассажиры были живы-здоровы и груз в сохранности... Нам в гражданской авиации рисковать нельзя. Извини, говорит...
— Сережа, иди в вечернюю школу, кончай десятый класс. На будущий год в областной педагогический поступишь... Мне в больничке к Новому году еще немного прибавить обещали... Пойду на полставки в поликлинику, возьму несколько суточных дежурств дополнительно. Вытянем запросто!..
— Ну что ты болтаешь?! Куда я пойду в десятый класс, если я в девятом-то никогда не учился!..
— Во глупый... — удивилась Маша. — Кто тебя за язык тянет? А ты иди сразу в десятый. Как демобилизованному — никаких экзаменов. Ты же умница!..
Из дому на крыльцо, еле передвигая ноги в огромных Сережиных меховых унтах, вышел Вовка в одной короткой майке и трусиках. На голове у него был отцовский шлемофон с соединительной колодкой для радиосвязи.
— Папа! — орал Вовка и потрясал над головой золотыми Сережиными погонами. — Тебе погоны больше не нужны, можно, я их себе возьму?
— Бери. — Сергей махнул рукой.
— Не трогай папины погоны, — строго сказала Маша. — Не дорос ты еще до капитана. Я тебе другие дам.
Она сняла со своей шинели узкие погоны младшего лейтенанта медицинской службы и бельевыми прищепками прикрепила их к бретелькам Вовкиной майки.
— Ой... — презрительно протянул Вовка. — Медицинские... Нужны они мне!
— Вот я тебя сейчас выдеру за эти слова! — взорвался Сергей.
— Что ты, что ты, Сереженька! — испугалась Маша и прижала Вовку к себе. — Он же маленький еще... Ну откуда же ему знать-то все?
В эту секунду, отчаянно сигналя, во двор влетела полуторка. Лихо развернулась и затормозила рядом с крыльцом. Из-за руля вылезла Нюська — соседка Маши и Сергея.
Нюське — тридцатник. Она человек одинокий, веселый и очень привлекательный для всего мужского населения. А еще Нюська человек самостоятельный — заправский шоферюга в местном автопарке.
— Эй, соседи! Принимай койку двухспальную! Будя на чемоданах дрыхнуть! — Нюська откинула боковой борт грузовика.
Там стояла широкая кровать с никелированными дугами спинок, уймой блестящих шишечек и добротной пружинной сеткой.
— Давай, Серега, лезь в кузов, подавай ее нам, а мы тут с Машкой примем...
— Нюсенька, золотце мое! Да нам же с тобой век не рассчитаться! — воскликнула Маша.
— А вы ничего за нее и не должны. Разве что спать на ей покрепче, когда ко мне хахаля приходить будут. И все дела!
