подчиненных разным полицейским управлениям, но для меня этот округ — один большой город с двумя миллионами жителей, поэтому я поддерживаю тесные контакты с местными управлениями.
— Ну и к какому выводу ты пришел?
— К такому, что удивительным образом в один день происходит убийство шести видных граждан. Это ведь графство Ориндж, не Лос-Анджелес. И еще более удивительным образом все шесть убийств имеют отношение к национальной безопасности. Любопытно, не так ли? Поэтому я сразу начинаю проверять всю подноготную этих людей в поисках того, что может их связывать…
— Уолт, ради Бога!
— И выясняю: все они работают или работали в заведении под названием Исследовательский комплекс Банодайн.
Лем не разозлился. Он не мог злиться на Уолта — они были ближе чем братья, — но проницательность этого верзилы на мгновение взбесила его.
— Послушай, ты не имеешь права проводить расследование.
— Я вообще-то шериф, ты не забыл?
— Ни одно из этих убийств — кроме Далберга здесь — не входит в твою юрисдикцию. Начнем с этого. А если бы даже они входили… когда в дело вступает УНБ, ты не имеешь права продолжать. Если уж говорить серьезно, это строжайше запрещено законом.
Не обращая внимания на его слова, Уолт продолжал:
— Я отправляюсь в Банодайн посмотреть, чем они там занимаются, и узнаю: генной инженерией, рекомбинацией ДНК…
— Ты неисправим.
— Конечно, нет прямых указаний на то, что в Банодайне работают на оборону, но ведь это ничего не значит. Это могут быть «слепые» контракты и проекты, настолько секретные, что их финансирование не проходит отдельной строкой в общественном бюджете.
— Боже мой, — раздраженно произнес Лем. — Неужели ты не понимаешь: с нами лучше не связываться, тем более когда законы о национальной безопасности на нашей стороне?
— Я просто рассуждаю.
— Ты дорассуждаешься до тюремной камеры.
— Послушай, Лемюэль, давай не доводить дело до расовых противоречий.
— Нет, ты неисправим.
— Ты повторяешься. Ну, в общем, я немного пошевелил мозгами и сообразил, что убийства сотрудников Банодайна каким-то образом связаны с поиском, который вели военные в среду и четверг. А также убийством Вэса Далберга.
— Убийство Далберга не похоже на остальные.
— Разумеется, нет. Исполнители — разные. Ярбеки, Хадстоны и Вэтерби были убиты профессионалом. А бедняга Далберг растерзан на куски. Но, видит Бог, тут все-таки существует связь. Иначе ты бы не приехал. И эта связь — Банодайн.
Солнце скрывалось за горизонтом. Тени сгущались и набухали.
Уолт сказал:
— Вот что я думаю: там, в Банодайне, они создавали какую-то новую бациллу, ну, другими словами, генетически измененный микроб, который выполз из пробирки и заразил кого-то. Но этот кто-то не просто заболел, а получил поражение мозга и превратился в дикого маньяка…
— Ну да, современный вариант доктора Джекилла, — саркастически перебил его Лем.
— Потом он сбежал из лаборатории, прежде чем кто-то узнал о случившемся, дотопал до этих холмов, пришел сюда и напал на Далберга.
— Ты что, насмотрелся фильмов ужасов?
— Ярбеков и остальных, возможно, убили из-за того, что они знали о происходящем и так боялись последствий, что намеревались сделать публичное заявление.
Вдали в сумерках каньона раздался надрывный протяжный вой. Наверное, койот.
Лему хотелось поскорее убраться подальше от этого леса. Но сейчас ему надо было разобраться с Уолтом Гейнсом и каким-то образом отвлечь шерифа от той линии, которую он так упорно гнул.
— Давай начистоту, Уолт. Ты хочешь сказать, что правительство Соединенных Штатов приказывает убивать своих ученых, чтобы заткнуть им рот?
Уолт насупил брови, понимая: подобный сценарий маловероятен, если вообще возможен.
Лем продолжал:
— Неужели наша жизнь похожа на фильм ужасов? Убивать собственных граждан? Это что, месяц национальной паранойи, или что? Ты на самом деле веришь в такой бред?
— Нет, — признался Уолт.
— Ну как, по-твоему, убийцей Далберга мог оказаться научный сотрудник, у которого поражен мозг? Ты ведь сам сказал, что существо, расправившееся с Далбергом, было с когтями и острыми зубами.
— О'кей, о'кей, в моей версии есть недостатки. Но в главном она верна. Я убежден, что все завязано вокруг Банодайна. Я ведь прав в принципе, а, Лем?
— Нет, — отвечал Лем. — Ничего похожего.
— Правда?
— Правда. — Лем не привык лгать Уолту, но ничего другого не оставалось. — Я не имею права говорить тебе даже этого, но по старой дружбе признаюсь.
К жутковатым завываниям в зарослях присоединились другие голоса, и теперь стало ясно, что это всего-навсего койоты, но Лему все равно было не по себе.
Потирая бычью шею ладонью, Уолт сказал:
— И что, Банодайн здесь совсем ни при чем?
— Абсолютно. То, что Ярбеки и Вэтерби, а в прошлом и Хадстон, работали там, — чистое совпадение. Если хочешь, можешь дальше крутить свою версию, но предупреждаю: толку не будет.
Солнце скрылось, и в небе, казалось, внезапно отворилась какая-то дверь, откуда в ночной мир подуло холодом.
Все еще потирая шею, Уолт сказал:
— Значит, Банодайн ни при чем, да? — Он вздохнул. — Я слишком хорошо тебя знаю, парень. С твоим чувством долга ты бы соврал собственной матери, если бы этого требовали интересы государства.
Лем промолчал.
— Ладно, — сказал Уолт. — Брошу это дело. Занимайся им ты. При условии, что больше не будет убийств в моем районе. Если нечто случится… тогда мне, наверное, придется вмешаться. Не могу тебе обещать ничего другого. У меня тоже есть чувство долга, к твоему сведению.
— Знаю, — сказал Лем виновато, чувствуя себя полным негодяем.
Вместе они зашагали по направлению к хижине.
Небосвод — темный на востоке и испещренный полосками оранжевого, пурпурного и красного света на западе, — казалось, падал вниз, как крышка ящика.
Завывали койоты.
Их ход прерывал вой другого существа.
«Кугуар», — подумал Лем, но понял, что лжет самому себе.
4
В воскресенье, два дня спустя после их удачного свидания в кафе, Тревис и Нора поехали в Сольванг — деревню, выстроенную в датском стиле в долине Святой Инессы. Это было туристское местечко с сотнями магазинов и магазинчиков, где торговали всем — от изящного скандинавского хрусталя до пластиковых имитаций датских пивных кружек. Причудливая (не без умысла) архитектура и обсаженные деревьями улицы только усиливали удовольствие от рассматривания витрин.
