как будто подозревала, что эта смерть окажется всего-навсего грубой шуткой. Однако никакого розыгрыша не было: к сожалению, все было слишком реально, страшно и непоправимо, и не оставалось хоть какой-то надежды на лучшее. Он не пошевелился и никогда больше не сможет пошевелиться.
Она толчком открыла дверь и заглянула внутрь.
В комнате ярко горел свет, но пока что не было видно ничего страшного.
Девушка до конца отворила створку и сделала шаг вперед, все еще сжимая ручку.
Дети лежали на кровати, крепко связанные чем-то вроде проволоки.
– Соня, осторожно! – закричал Алекс.
Она попыталась отступить назад, но дверь резко вырвалась из рук, и девушка, потеряв равновесие, буквально ввалилась в комнату.
– Добро пожаловать на борт, – с улыбкой сказал ей Билл Петерсон, подняв вверх руку с длинным, смертоносным ножом так, чтобы его было хорошо видно.
Тина плакала, Алекс безуспешно пытался ее успокоить.
Голосом, который совсем не походил на обычный, Соня произнесла:
– Билл, не может быть, чтобы это были вы, именно вы из всех людей на свете.
– Мадам, – ответил он, – боюсь, что вы ошибаетесь. Меня зовут не Билл, а Джереми.
Глава 22
Хотя Соне было всего лишь двадцать три года и она выросла в одной из самых цивилизованных стран и эпох в письменной истории человечества, нельзя сказать, что смерть была ей незнакома. Конечно, другом она не была, но и чужой тоже; скорее это был хорошо знакомый враг, все еще страшный, невыносимо страшный, но такой, с которым все же можно было поговорить. Девушка много раз сталкивалась со смертью, начиная с десяти лет, когда эта безликая сущность, крадущаяся за спиной, предъявила свои права на ее родителей, сила, изменившая все ее будущее. Она снова столкнулась с этим же противником, когда работала сиделкой; тогда пришлось разглядеть его поближе, увидеть, как он забирает спящих или тех, которые на каждом дюйме дороги в никуда бьются, кричат и проклинают его. Соня видела смерть, приходящую внезапно, без предупреждения, и видела, как она медлит, будто наслаждается агонией своих жертв, будто жестокий ребенок, который отрезает лягушке лапку и смотрит, как она пытается сбежать. Она увидела смерть на пляже, в образе гниющего трупа, которым кормились крабы, а теперь – в образе старого друга Рудольфа Сэйна, одновременно знакомого и призрачного. И все же ни одно из этих столкновений не казалось таким ужасным, как смертоносный блеск в глазах Билла Петерсона, мелькающий на фоне искаженного лица.
– Почему? – спросила она.
– Рано или поздно каждый в своей жизни должен испытать боль, это неизбежно, – ответил он.
Голос был другим, чем-то отличался от обычного. Если бы Соня не знала этого человека так хорошо, то и в самом деле решила бы, что у него есть брат-близнец, маниакальный двойник. Однако он слишком походил на Билла, носил его одежду. Как ни трудно было в это поверить, но это и в самом деле был он. Голос был немного гнусавый, чересчур тонкий, наполненный уверенностью в своей правоте. Кровь похолодела в ее жилах и сделала руки липкими.
– Это не ответ.
– Я судил и вынес приговор.
– За какое преступление?
– За то, что они не страдали.
– Это бессмысленно.
– Да, все так и есть, – заверил мужчина, – я судил, сам был судьей и присяжными и вынес приговор.
– Маленьким детям?
Он бросил короткий взгляд на Алекса и Тину, на минуту смутившись.
– То, что вы говорите, нелепо, Билл.
– Джереми.
– То, что вы говорите, нелепо, Джереми.
Мужчина насмешливо ухмыльнулся, придя в себя; минутная слабость прошла.
– Я судил их родителей. Они были приговорены к мучениям.
– Из-за того, что у них отберут детей?
– Да, именно так.
Он взмахнул ножом, указывая на малышей.
Соня удивлялась своему спокойствию. Все напряжение, постепенно усиливающееся с первого дня приезда на остров, все омерзительные предчувствия, тяжесть долгого ожидания вдруг исчезли. Девушка чувствовала себя свободной, свежей, сильной и на удивление уверенной в своей способности найти решение даже в такой опасной ситуации, как эта.
Возможно, кроме всего прочего, ей помог опыт работы в качестве сиделки: ее учили, как разговаривать с ненормальными, в той степени, в какой это вообще возможно, как заставить их делать то, что ты хочешь.
Возможно, в основе спокойствия лежал сильный страх; он парализовал бы девушку, если бы она не обрела душевное равновесие, погрузил бы в транс, от которого не было бы проку ни ей, ни детям.
