страхи.
– Извини, собачка.
Они выходят на улицу, и тут Кертис, к своему полному изумлению, обнаруживает, что они попали в вестерн. Медленно поворачивается на триста шестьдесят градусов, не веря своим глазам.
По обеим сторонам улицы вдоль домов тянутся мостки (с коновязями), поднятые над землей, чтобы люди не испачкали обувь в тех редких случаях, когда после ливня улица превращалась в большую грязную лужу. У многих домов на втором этаже балконы, нависающие над мостками, обеспечивающие тень в те дни, когда демоны дождя забывали о своих прямых обязанностях.
Магазин, рекламирующий сухие продукты, бакалею и скобяные товары. Рядом офис шерифа с примыкающей к нему тюрьмой. Маленькая, выкрашенная в белый цвет церковь со скромным шпилем. Приемная доктора и офис пробирщика. Пансион, тут же салун и игорный дом, где не раз и не два выхватывались револьверы, если уж совсем не шла карта.
Город призраков.
Первая мысль Кертиса – он попал в истинный, настоящий, неподдельный город призраков, в который уже больше столетия не ступала нога человека. Его жители давно умерли и похоронены на местном кладбище, и теперь по ночным улицам бродят только вспыльчивые души метких стрелков, которым не терпится разрядить в кого-нибудь свои револьверы.
Однако дома, пусть и сколоченные из досок, находились бы куда в более плачевном состоянии, если бы простояли заброшенными больше ста лет. Даже в густом сумраке краска выглядит свежей. И вывески над магазинами не выцвели, а следовательно, не жарились десятки лет под ярким солнцем пустыни.
Потом он замечает столбики, парами расставленные вдоль улицы через равные интервалы, аккурат перед коновязями. Ближайшая пара перед салуном. К ней прикреплена табличка из черного пластика, на которой что-то написано заглавными буквами.
В эту беззвездную и безлунную ночь он не может прочитать историю дома, хотя шрифт достаточно большой, но само наличие табличек подтверждает его новую версию. Когда-то здесь действительно находился настоящий город призраков, покинутый жителями, заброшенный. Теперь его реставрировали и превратили в достопримечательность штата, куда часто приезжают туристы, интересующиеся освоением Запада.
А по ночам, когда туристы не бродят по улицам и комнатам восстановленных зданий, он остается городом призраков. Без водопровода, электричества, канализации, с удобствами девятнадцатого века здесь, естественно, никто не живет.
Переполненный ностальгией по Старому Западу, Кертис с удовольствием обследовал бы все эти дома даже с масляной лампой, чтобы сохранить атмосферу Фронтира[46]. Лампы, однако, у него нет, да и дома, скорее всего, заперты на ночь.
Рычание Желтого Бока и удар лапой по ноге напоминают ему, что они не на экскурсии. Стрекотания вертолета больше не слышно, но нет сомнений, что поисковые группы в самое ближайшее время обнаружат город.
Вода. Они потеряли гораздо больше жидкости, чем получили от апельсинового сока. Умереть от обезвоживания, чтобы быть похороненным рядом с меткими стрелками, вершившими закон шерифами и танцовщицами… о такой ностальгии речи нет.
Если верить фильмам, в любом городе Старого Запада общая конюшня и кузница располагались в конце Главной улицы. Кертис смотрит на юг и быстро находит вывеску «ПЛАТНАЯ КОНЮШНЯ КУЗНЕЦА». Вновь фильмы показали себя достоверным источником информации.
Конюшня и лошади неразделимы. Лошадям необходимы подковы. Подковы изготовляют кузнецы. Лошадям вода нужна, чтобы ее пить, кузнецам – и для питья, и для работы. Кертис вспоминает эпизод, когда кузнец, разговаривая с городским шерифом, одну за другой опускает раскаленные подковы в бочку с водой, и каждый раз над бочкой поднимается облако пара.
Иногда водяным насосом кузнеца пользуются и те жители города, у которых нет своих источников водоснабжения, но если общественный насос расположен в другой части города, у кузнеца обязательно будет свой. Так и есть. Прямо перед кузницей. Господи, благослови «Уорнер бразерс», «Парамаунт», «Юниверсал пикчерс», «РКО», «Репаблик студиоз», «Метро-Голден-Майер» и «20-й век – Фокс».
Если при реставрации во главу угла ставилась историческая достоверность, насос должен работать. Кертис забирается на деревянную платформу, поднятую на фут над уровнем земли, в центре которой расположена колонка, обеими руками берется за ручку насоса, опускает и поднимает ее, словно это домкрат. Механизм скрипит и скрежещет. Поршень поначалу ходит легко, настолько легко, что у Кертиса возникают сомнения в том, что насос настоящий, но по мере того, как вода заполняет трубу, мальчику приходится прилагать все больше усилий, чтобы опустить ручку. Вода забирается из того самого подземного резервуара, который питает деревья. Последние, несомненно, появились на берегу соляного озера раньше, чем город.
И вот наконец сильная струя вырывается из носика и бьет в деревянный настил, уходит через дренажные щели.
Собака радостно запрыгивает на платформу. Встает рядом со струей, длинным розовым языком выхватывает из нее воду.
Поскольку труба заполнена, Кертису больше не нужно так часто опускать и поднимать рукоятку. Он шагает к носику, набирает воду в сложенные лодочкой ладони, нагибается к собаке, которая с благодарностью лакает ее. Кертис подкачивает насос, вновь поит собаку, потом пьет сам.
Как только сила струи иссякает, Желтый Бок сует под нее свой хвост. Кертис набирает воду в ладони и брызгает на собаку, которая радостно повизгивает.
Внезапно луч фонаря освещает мальчика и собаку. Собаку и мальчика.
Вздрогнув, Кертис поднимает голову. Луч слишком яркий.
О господи, опять беда.
Глава 29
Через семнадцать лет после заживления вдруг разболелись пулевые раны в левом плече и правом бедре. Семнадцать лет ничем не давали о себе знать, а тут прорезались.
Его вырвали из кошмара, выдернули из постели, и он погнал развалюху «шеви» на юг, сначала по автострадам, потом по улицам, выжимая из нее предельную скорость. В этот час автомобилей было мало, некоторые улицы вообще пустовали. По большей части он игнорировал знаки ограничения скорости и остановки на перекрестках, словно вновь надел форму и сидел за рулем черно-белой патрульной машины.
Раны так болели, словно хирургические нитки вдруг лопнули, хотя врач удалил их в стародавние времена. Ной смотрел на плечо, на бедро в полной уверенности, что увидит кровь, проступающую сквозь одежду, что шрамы превратились в стигматы, напоминания не о любви Бога, а о его собственной вине.
Тетя Лили, сестра отца, убила сначала своего брата, потому что сильно на него осерчала, разнесла лицо выстрелом в упор, а потом дважды выстрелила в Ноя, только для того, чтобы убрать нежелательного свидетеля. «Я очень сожалею, Ноно», – сказала Лили (так его звали в семье с самого детства), а потом открыла огонь.
Если вся твоя семья занята криминальным бизнесом, приносящим огромные прибыли, то повод для разногласий среди родственников обычно более серьезен, чем дележ коллекции фарфоровых слоников, оставшейся после бабушки, которая умерла, не написав завещания. Как тогда, так и семнадцатью годами
