– Вчера вечером она пришла к нам на обед. Она…
– Значит, ее не держат под замком? Мы не говорим о жестоком обращении, связанном с ограничением передвижения?
– Передвижения? Ну, может, и говорим в определенном смысле.
– В каком именно?
В комнате стояла удушающая жара. Как и во многих современных зданиях, построенных в расчете на эффективную вентиляцию и энергосбережение, окна не открывались. Система циркуляции воздуха работала, но шума от нее было больше, чем прока.
– Она не хочет жить в этой семье. Никто бы не захотел.
– Никто из нас не выбирает семью, миссис Белсонг. Если бы нарушение прав детей определялось по этому принципу, количество дел, которые я веду, возросло бы в десятки раз. Под ограничением передвижения я подразумеваю следующее: сажают ли ее на цепь, запирают в комнате, запирают в чулане, привязывают к кровати?
– Нет, ничего такого нет. Но…
– Преступное пренебрежение ее здоровьем? К примеру, страдает ли девочка хроническим заболеванием, которое никто не лечит? У нее дефицит веса, она голодает?
– Она не голодает, нет, но я сомневаюсь, что она получает правильное питание. Ее мать не слишком хорошая повариха.
Откинувшись на спинку стула, Эф вскинула брови.
– Не слишком хорошая повариха? Чего я не понимаю, миссис Белсонг?
Микки сидела, чуть наклонившись вперед, в позе просителя, словно пыталась убедить инспектора в чем-то далеком от действительности. Она выпрямилась, откинулась на спинку стула.
– Знаете, мисс Бронсон, вы уж извините, если я говорю бессвязно, но, поверьте, я не напрасно трачу ваше время. Это уникальный случай, и стандартными вопросами до сути не добраться.
Микки еще говорила, когда Эф повернулась к компьютеру и начала что-то печатать. Судя по скорости, с которой ее пальчики бегали по клавиатуре, она прекрасно освоила эту сатанинскую технологию.
– Хорошо, давайте откроем по этому делу файл, введем исходные данные. Потом вы расскажете всю историю своими словами, раз считаете, что так будет проще, а я отредактирую их для отчета. Ваша фамилия Белсонг, Микки?
– Белсонг, Мичелина Тереза, – фамилию и оба имени Микки произнесла по буквам.
Эф спросила адрес и телефон.
– Мы не раскрываем имеющуюся у нас информацию о человеке, обращающемся с жалобой, то есть о вас, семье, к которой вы привлекаете наше внимание, но должны иметь ее в своем архиве.
По просьбе инспектора Микки передала ей и карточку социального страхования[58].
Введя идентификационный номер в компьютер, Эф еще несколько минут что-то печатала, изредка поглядывая на дисплей, и так увлеклась работой, что, казалось, забыла про посетительницу.
В этом, собственно, и проявилась бесчеловечность технологии, о которой она упоминала ранее.
Микки не видела дисплея. А потому удивилась, когда Эф, не отрывая от него глаз, сказала:
– Так вас приговорили к тюремному заключению за владение краденой собственностью, за помощь в подделке документов, за владение поддельными документами с целью их последующей продажи… включая поддельные водительские удостоверения и карточки социального страхования…
Слова Эф достигли успеха там, где потерпели неудачу лимонная водка и пончики с шоколадной начинкой: к горлу Микки подкатила тошнота.
– Я… я хочу сказать… извините, но я не думаю, что вы вправе спрашивать меня об этом.
Эф продолжала смотреть на экран.
– Я не спрашивала. Просто проверяла вашу личность. Тут указано, что вас приговорили к восемнадцати месяцам тюрьмы.
– Это не имеет никакого отношения к Лайлани.
Эф не ответила. Ее изящные пальчики уже не бегали по клавиатуре, а гладили ее, словно она проводила тонкую настройку, добывала мельчайшие подробности.
– Я ничего этого не делала. – Микки презирала себя за то, что оправдывалась, за смирение в голосе. – Я понятия не имела, чем занимался парень, с которым я тогда была.
Эф больше интересовала информация компьютера, чем рассказ Микки о себе.
Чем меньше вопросов задавала Эф, тем больше хотела объяснить Микки.
– Я просто оказалась в машине, когда копы арестовали его. Я не знала, что находится в багажнике, ни про фальшивые документы, ни про украденную коллекцию монет, ничего не знала.
Эф словно не расслышала ни единого слова.
– Вас отправили в Северо-калифорнийскую женскую тюрьму. К югу от Стоктона, не так ли? Однажды я ездила в Стоктон на фестиваль спаржи. На одном из лотков продавались блюда, изготовленные заключенными женской тюрьмы, участвующими в программе культурной реабилитации. Насколько я помню, ничего особо вкусного отведать не удалось. Тут сказано, что вы еще там.
– Нет, это ошибка. Я никогда не участвовала в фестивале спаржи. – Микки заметила, как напряглось лицо Эф, и сбавила тон: – Меня освободили на прошлой неделе. Я приехала к тете, чтобы пожить у нее, пока не встану на ноги.
– Тут указано, что вы все еще в СКЖТ. Вам сидеть еще два месяца.
– Меня освободили раньше срока.
– Про условно-досрочное освобождение ничего нет.
– Освобождение не условное. Мне скостили срок за примерное поведение.
– Сейчас вернусь. – Эф поднялась из-за стола и, избегая взгляда Микки, направилась к двери.
Глава 36
Через пустоши, сквозь ночь, под облаками, ползущими на восток, и светлеющим небом мальчик ведет автомобиль на запад. Собака по-прежнему служит ему глазами.
Наконец пустыня остается позади, под колесами уже трава прерий.
Занимается заря, розовая и бирюзовая, окрашивает небо, теперь чистое, как дистиллированная вода. Ястреб, парящий в вышине, более похож на отражение птицы на поверхности стоячего пруда.
Двигатель, добирая последние капли горючего, кашляет, как бы говоря, что скоро им придется продолжить путь на своих, соответственно, двоих и четырех. Земля под колесами становится все плодороднее. К тому времени, когда в баке «Маунтинира» не остается даже паров бензина, они успевают проехать и прерии. Теперь они в неглубокой долине, где в тени тополей и других деревьев неспешно течет речка, а по обеим берегам раскинулись тучные луга.
Пока они ехали вдвоем, никто в них не стрелял, ни единый обгорелый труп не вывалился из ночи. Оставляя за собой милю за милей, в небе они видели только звезды, а на заре великие созвездия одно за другим покинули сцену, уступив ее одной и единственной звезде, согревающей этот мир.
И теперь, когда Кертис вылезает из внедорожника, тишину нарушают только приглушенное потрескивание и тиканье остывающего двигателя.
Желтый Бок совсем вымоталась, как и должно быть, отважный скаут и доблестный штурман. Она бежит к речке и лакает чистую, холодную воду.
Встав на колени выше по течению, Кертис тоже утоляет жажду.
Рыб он не видит, но знает, что в реке они есть.
Будь он Гекльберри Финном, он бы знал, как раздобыть завтрак. Разумеется, будь он медведем, то поймал бы даже больше рыбы, чем Гек.
Он не может быть Геком, потому что Гек – всего лишь вымышленный персонаж, и не может быть медведем, потому что он – Кертис Хэммонд. Даже если бы рядом оказался медведь, чтобы показать ему строение медвежьего тела и медвежьи повадки, он бы не решился раздеваться догола и в медвежьей манере ловить рыбу, потому что потом пришлось бы вновь превращаться в Кертиса и одеваться, вновь входить в новый образ, который оставался его надеждой на выживание. При этом он облегчил бы задачу худшим выродкам, если те ищут его, обшаривая местность своими приборами.
– Может, я –
