— Я рассказал тебе тогда, когда был здесь в первый раз. Здесь на самом деле нечего особо долго рассказывать.
— Я хочу понять лучше.
— Это невозможно понять.
— Я попробую.
Её лицо прекрасно в свете свечей. В этой девушке нет ничего от нянюшки Сэйо, и не могло быть. Ничего от Кларетты, как и от Прозерпины.
Криспин складывает колоду, которая лежит на столе, в коробку.
— Магазин, где продаются наборы для фокусов и игры. Старик, владелец, сказал, что собакам там рады.
— Это было вечером того дня, когда ты впервые встретил пса?
— Да. Я тогда ещё не дал ему имя. После того, как купил карты, я прокрался с Харли в подвал магазина, чтобы остаться на ночь.
— Владелец не знал, что вы там находились.
— Нет. Он запер нас, когда закрывал магазин.
— Почему ты купил карты?
— Я не знаю. Просто мне показалось…
— Что?
— Что я что-то должен сделать. Это был мой второй день в бегах, так что праздник архангелов… он был всё ещё слишком свеж в моей памяти. Я проснулся посреди ночи от плохого сна о своём брате, проснулся, проговаривая его имя. Поэтому и назвал пса Харли. Вот когда и почему.
Спящий пёс слегка похрапывает на коленях Эмити.
— И тогда ты открыл колоду в первый раз, — она подгоняет, потому что хорошо знает эту историю.
— У нас был свет в кладовке. И можно было заняться чем-то, например, картами, они могли освободить мой разум от… всего. Я знаю, они должны были быть новыми, потому что я сорвал печать, снял целлофан.
Теперь он открывает коробку, достаёт карты, но оставляет их в виде стопки, лицом вниз.
— Я перемешал их, — вспоминает он. — Я не знаю… возможно, пять или шесть раз. Мне было девять лет, и единственная карточная игра, в которую я умел играть, была «Рамми 500»[31], но я никогда этого не делал, потому что мне не с кем было играть, кроме как с собакой.
— Так что ты просто сдал карты на две руки лицом вверх, и мог играть сам против себя.
— Нелепая детская идея — играть против себя. В любом случае, первые четыре карты, которые я сдал, были шестёрки.
Воспоминание всё ещё беспокоит его, и он останавливается.
Она может понять его лучше, чем кто-либо. Она даёт ему время, но затем слегка подталкивает тремя словами:
— Четыре заплесневелые шестёрки.
— Абсолютно новая колода, но шестёрки грязные, помятые и заплесневелые.
— Как и те шестёрки на полу склада.
— Точно такие. Там были другие карты, разбросанные по полу склада, когда пёс привёл меня туда к мёртвому наркоману и его деньгам, но шестёрки все были в одном месте, лицом вверх.
— Все были вместе, когда ты пришёл.
— Да. Но когда мы уходили, только одна шестёрка осталась на полу. Все другие карты, казалось, остались разбросанными там же, где и были, но три шестёрки исчезли.
— Кто-то их взял.
— Никого там не было. Да и кому могли понадобиться заплесневелые старые карты?
В кладовой, расположенной в подвале магазина магии и игр, он сидел, уставившись на грязные карты достаточно долго, боясь к ним прикоснуться.
— Что я в конце концов сделал, так просмотрел оставшуюся колоду, чтобы убедиться в том, что в ней нет другого набора шестёрок, чистых, но их не оказалось.
— И ни одна из других карт не оказалась ни грязной, ни помятой, ни заплесневелой.
— Ни одна, — подтверждает он. — Мне просто не хотелось трогать те четыре, как будто на них было проклятие или что-то в этом роде. Но Харли понюхал их и посмотрел на меня. Так что я решил, что если они не пугают его, то и меня тоже не напугают.
Харли вздыхает и вздрагивает, всё ещё спит, но, несомненно, ему снится что-то, доставляющее удовольствие.
— Я положил заплесневелые шестёрки на верх колоды и потянулся к коробке, чтобы убрать их. Но Харли с силой ударил лапой по коробке перед тем, как я успел её поднять.
— Старый добрый Харли.
— Он одарил меня таким взглядом, как будто хотел сказать:
— У тебя по спине побежали мурашки.
— Так и было, — подтверждает Криспин. — Но в хорошем смысле. Я не знаю, что хочет от меня собака, так что перемешиваю карты несколько раз и снова сдаю четыре карты.
— Четыре шестёрки, но на этот раз не заплесневелые.
— Ты можешь и сама с таким же успехом рассказать об этом, так как хорошо всё это знаешь.
— Мне бы нравилось рассказывать об этом, если бы я знала кого-нибудь, кто мог бы поверить в эту историю. Но мне нравится слушать, как её рассказываешь ты.
— С твоей редакторской поддержкой.
— Это бесплатно, — говорит она и смеётся.
Её улыбка напоминает ему улыбку Мирабель, и он любит её, как сестру.
— Я перемешиваю, раздаю и тотчас же вытаскиваю четыре шестёрки, но на этот раз не заплесневелые. Такие же хрустящие и чистые, как все остальные карты. Я просматриваю колоду в поисках повреждённых шестёрок, но таких нет.
— Харли всё также держит лапу на коробке.
— Держит. И, наверное, в течение часа я продолжал перемешивать и сдавать, пытаясь вытащить четыре заплесневелые шестёрки, или хотя бы чистые и новые, все подряд.
— Но этого не происходит.
— Не происходит, — подтверждает Криспин. — А затем я слышу себя говорящим то, что никогда и не думал говорить. Я имею в виду, что это всё выходит из меня, как будто кто-то говорит через меня. «Харли», — говорю я, — «когда те четыре уродливые карты всплывут снова подряд, если когда-либо это случится, это будет сигналом для нас, чтобы вернуться в «Терон Холл».
— И после этого он убирает лапу с коробки.
— Убирает.
— И ты убираешь карты.
— Убираю.
Эмити откидывается назад в кабинке и скрещивает руки на груди, сжимая себя в объятиях.
— Сейчас будет часть, которая мне нравится больше всего.
Харли фыркает, просыпается, зевает и садится на скамейке рядом с Фантомом «Бродерикса».
16
Девятилетний Криспин в ночь архангелов…
Независимо от того, один и тот же полицейский стоит на обоих порогах, близнецы, или что-то совершенно другое, у Криспина нет никакой возможности получить помощь извне дома.
