Все просто должно кончиться хорошо в конце концов, потому что Алекс Дойл был здесь именно для того, чтобы ничего плохого не случилось ни с Колином, ни с Куртни. Колин был уверен в этом.
К тому моменту, когда Джордж Леланд добрался до своего фургона, припаркованного недалеко от «Рокиз Мотор отеля», он уже давно забыл и о Дойле, и о мальчишке. Джордж повертел в руках ключи, но пальцы не слушались его, и ключи полетели в грязь. Наконец отыскав их в глубокой луже, он отпер заднюю дверь и забрался внутрь фургона. Леланд был совершенно разбит, измучен болью.
Это была самая жуткая мигрень, которую он когда?либо испытывал. Обычно она концентрировалась внутри и вокруг правого глаза, но теперь веером разлилась по лбу и побежала дальше, назад и вверх, к затылку. От этой неистовой боли у Леланда заслезились глаза. Он слышал скрип собственных зубов, похожий на царапанье колес по песчанику, но не в его силах было усмирить свои челюсти: Леланд чувствовал себя так, словно был в чьей?то власти, и этот кто?то думал, что боль можно прожевать, измельчить на крошечные кусочки, проглотить и переварить.
В этот раз ничего не предвещало болевую вспышку. Обычно где?то за час до первой волны Леланда начинало тошнить, голова кружилась, разноцветные круги горячего слепящего света концентрировались перед глазами. Но не сегодня вечером. Странно, но за секунду до начала приступа он чувствовал себя просто великолепно, а потом боль, подобно удару молотка, обрушилась на него. Теперь он понимал, что раньше, по сравнению с сегодняшним приступом, она была просто ничтожной. Состояние Леланда быстро ухудшалось, боль нарастала так стремительно, что он не надеялся добраться до мотеля, прежде чем полностью обессилеет.
Выезжая с автостоянки, фургон зацепил бордюр при повороте на шоссе, и Леланд услышал, как скрипнули рессоры. В тот вечер он не чувствовал себя частью машины, совсем нет. Леланд был словно инородное тело, случайно попавшее в этот хитроумный механизм под названием «автомобиль», и руль, который сжимали его тяжелые большие ладони, казался ему чужим, незнакомым, враждебным предметом. С трудом управляя фургоном, Джордж бросил косой взгляд на мокрый тротуар, пытаясь хоть что?нибудь разглядеть за плотной стеной дождя и длинными, похожими на призраки полосами тумана.
Навстречу ему вдруг выскочила низкая легковушка, которая, приблизившись, обдала фургон потоком воды и грязи из?под колес. Ее передние четыре фары светили так ярко, что Леланду показалось, будто четыре лезвия вонзились ему в глаза и изрезали их, оставив глубокую болезненную рану.
Автоматически, инстинктивно он крутанул руль вправо, уклоняясь от бьющего света. Фургон наткнулся на бордюр тротуара, накренился набок, прыгнул на обочину и только там выровнялся вновь, еще долго содрогаясь и восстанавливая равновесие. В кузове шумно задвигалась мебель. И в эту секунду неожиданно, словно из?под земли, из темноты перед Леландом выросла стена, выложенная из красно?коричневого кирпича, невысокая, глухая, несущая смерть. Леланд вскрикнул и резко свернул влево. Правое переднее крыло с лязгом ударилось о кирпич. Фургон вновь прыгнул на тротуар, и его колеса угрожающе заскрипели по мокрому асфальту. Прошло всего несколько мгновений, показавшихся Джорджу вечностью. Наконец машина неохотно опять стала подчиняться управлению.
Леланд добрался до мотеля только благодаря счастливой случайности: ему на пути не попалось больше ни одной машины. В противном случае, если бы ему встретился хоть один автомобиль, Леланд разбил бы вдребезги «Шевроле» и погиб сам.
Он долго не мог вставить ключ в замочную скважину двери в свой номер. Дождь хлестал по его спине, и Леланд выругался так громко, что вполне мог разбудить других обитателей мотеля.
Войдя в комнату и плотно закрыв за собой дверь, Леланд почувствовал, как боль неожиданно и резко усилилась, и рухнул на покрытый пятнами ковер. В тот момент он был уверен, что умирает.
Однако это была последняя волна, и боль вскоре стала вполне переносимой.
Леланд подошел к постели и собрался было лечь, но вспомнил, что сначала нужно переодеться. На нем не было ни одной сухой нитки. И если провести остаток ночи в этой одежде, подумал Леланд, то на следующее утро он будет совершенно больным…
Медленно и с нарочитой тщательностью он разделся и докрасна вытерся пушистым полотенцем. Однако и после этого его продолжало колотить. Вероятно, он все?таки заболевает. Дрожа как в лихорадке, Джордж лег в постель и натянул одеяло до подбородка. Он смирился с неутихающей болью и попытался привыкнуть к ней.
Приступ длился в два раза дольше, чем обычно. И когда он совсем уже прошел, а это случилось только на рассвете, Леланда стали мучить кошмары, которые в этот раз были еще ужаснее, чем всегда. И единственным светлым пятном в круговерти отвратительных чудовищ был образ Куртни. Она то появлялась, то исчезала, а то подолгу стояла перед глазами. Нагая и прекрасная. Ее полная, округлая грудь и великолепной формы длинные ноги приносили облегчение, отдохновение от страшных картин сна… Однако всякий раз, когда Куртни появлялась, Леланд в своем воображении убивал ее кинжалом. И всякий раз, без исключений, убийство доставляло ему невиданное удовольствие.
Четверг
14
Двадцать пятое шоссе уходило к северу от Денвера и на границе штата Вайоминг состыковывалось с восьмидесятым шоссе. Это была прекрасная четырехполосная трасса, с великолепным покрытием и подъездными путями; по ней можно было доехать прямиком до Сан?Франциско, никуда не сворачивая.
Однако Алекс и Колин не поехали по этой трассе, поскольку такой маршрут казался слишком очевидным и естественным, если рассматривать его как альтернативу ранее задуманному плану. Ведь если этот ненормальный в фургоне действительно одержим навязчивой идеей преследования и убийства Алекса и Колина, то он наверняка пытается думать на ход вперед них. В таком случае, если он осознал, что теперь его жертвы решат изменить ранее спланированный маршрут, то достаточно бросить беглый взгляд на карту, чтобы понять: трассы двадцать пять и восемьдесят — это лучший вариант.
— Поэтому мы поедем по двадцать четвертой, — сказал Дойл.
— Что это за дорога? — Колин перегнулся через сиденье, чтобы взглянуть на карту, которую Дойл развернул прямо на руле.
— Местами она тоже четырехполосная, хотя в основном поуже.
Колин протянул руку к карте и пальцем провел по линии шоссе. Потом указал на области, заштрихованные серым:
— Это горы?
— Ну… высокое плато. Возвышенности. Но там есть много пустынных мест, солончаков, равнин…
— Хорошо, что у нас есть кондиционер.
Алекс свернул карту и отдал ее мальчику.
— Пристегнись.
Колин сунул карту в отделение для перчаток и пристегнул ремень.
Пока Дойл выезжал с автостоянки «Рокиз Мотор отеля», Колин углубился в разглаживание складок на своей футболке с черно?оранжевым изображением «Призрака в опере». У Призрака была уродливо перекошенная физиономия. Потом он пару минут расчесывал и приводил в порядок свои густые темные волосы, пока они наконец не улеглись именно таким образом, как нравилось Колину. После этого мальчик сел прямо, откинувшись на спинку сиденья, и стал наблюдать, как за окном бежит опаленный солнцем ландшафт и медленно надвигаются горы.
Узкие полоски серовато?белых облаков расчерчивали электрическую голубизну неба, которое уже не было низким, штормовым. Ночной ливень прекратился так же внезапно, как и начался, оставив лишь некоторые практически незаметные следы. А песчаная почва по обочинам шоссе выглядела почти сухой, даже пыльной.
В то утро движение на дороге не было оживленным, и те машины, что попадались им на пути, двигались так быстро и корректно, что Алексу даже не пришлось обгонять, — пока они не выехали за пределы районов, прилегающих к Денверу.
