значит, не оказывал — ветер, как известно, усиливает испарение, то есть понижает температуру обдуваемого предмета — своего охлаждающего действия. Таким образом, Брайан не должен был слишком замерзнуть. Тем не менее тело было недвижно и скорее всего безжизненно.
Харри опустился на колени подле распростертого тела и потянул маску на лице вниз, к подбородку. Из полуоткрытых губ время от времени выползали слабые облачка пара. Периодичность их появления во времени была какой-то беспорядочной, во всяком случае, регулярность не усматривалась. Живой. Но надолго ли? Сколько он еще протянет? Губы тонкие и бескровные. Кожа белее, чем снег вокруг. На щипок не отзывается. Недвижные веки даже не шелохнулись. И пролежал на льду уже минут пятнадцать, а то и больше, пускай тут и ветра нет, разве что шалый порыв иногда прорвется, пусть на нем полный комплект полярного снаряжения, все равно, Брайан уже пострадал от пребывания на холоде. Харри осторожно потянул маску вверх, стараясь прикрыть ею понадежнее бледное лицо.
Теперь надо было решить, как вытаскивать этого Брайана отсюда. Харри задумался, высчитывая наилучший вариант, но тут увидел, что кто-то движется к нему во мраке. В темени поблескивал снопик света, сначала слабенький, но по мере приближения разгоравшийся все ярче и резче.
Роджер Брескин плелся по неровному льду, раздвигая своим большим телом тяжелые шторы снега, как бы опираясь на луч фонарика, который он нес перед собой, — вот так слепец ощупывает дорогу тростью. Похоже было на то, что Брескин заблудился и вышел за пределы назначенного ему участка. Увидав Брайана, Роджер как-то замешкался.
Харри нетерпеливо стал подавать ему знаки.
Опуская снегозащитную маску, Брескин поспешил подойти поближе.
— Он живой?
— Не очень.
— Так что все-таки произошло?
— Не знаю. Давай-ка доволочем его до снегоходов и сунем в теплую кабину, может, отогреется. Берись за ноги, а я...
— Да я один дотащу.
— Но...
— Так ведь будет и легче, и проще.
Харри взял из руки Роджера протянутый ему фонарик.
Здоровенный мужик нагнулся и поднял Брайана, как будто в этом парне было не больше пяти кило весу.
Харри же пошел впереди, прокладывая путь среди сугробов, торосов и кочек, держа курс на снегоходы.
В 16 ч. 50 мин. американцы из Туле вышли на связь с Гунвальдом Ларссоном, чтобы сообщить ему еще несколько безрадостных вестей. Траулер «Либерти» последовал примеру «Мелвилла», сочтя шторм неодолимой силой, дерзнуть противостоять коей могут разве что самые могучие военные корабли и Круглые идиоты. Тральщику просто не хватало мочи двигаться вперед — не пускали тяжелые, плотные, мощные волны, захлестнувшие, кажется, весь север Атлантики и все не покрытые льдом, незамерзшие участки акватории Гренландского моря. «Либерти» решил пойти на попятный всего пять минут назад, когда впередсмотрящий доложил, что по штирборту у носа замечается какое-то бучение обшивки. Американский радист еще раз заверил Гунвальда, что в Туле все молятся о несчастных на льдине. Да и по всему миру — тут сомневаться не приходилось — повсеместно возносились молитвы о терпящих бедствие на айсберге.
Сколько бы людей ни молилось теперь и сколь бы ни были истовыми их прошения, Гунвальду от этого легче не стало. Холодная, равнодушная, неопровержимая правда состояла в том, что капитан «Либерти», пусть несомненно по необходимости и с большой неохотой, пошел на решение, означавшее, в сущности, вынесение смертного приговора восьмерым.
Гунвальд никак не мог сейчас выйти на связь с Ритой. Нет, не теперь, не сию минуту. Может, через час — или еще на четверть часа позже. Нужно время, чтобы взять себя в руки. То были его друзья, и они ему не были безразличны. О, как ему это было не все равно! Ну не мог он взять на себя роль вестника смерти. И не хотел. Его била дрожь. Надо было подумать, — а для этого нужно время, — о чем и как говорить.
Ему необходимо выпить. Хотя Гунвальд был не из тех, кто привык устранять внутренние напряжения, прибегая к употреблению горячительных напитков, и вообще слыл человеком со стальными нервами, он влил в себя приличную дозу водки. В шкафчике, что стоял в рубке связи, вместе с хозяйственной утварью хранилось три бутылки. Покончив с первой дозой, он понял, что у него не хватит духу вызвать Риту на связь. Он налил себе еще, поколебался, потом добавил столько же и еще чуть-чуть и лишь потом упрятал бутылку в шкафчик кладовки.
Хотя снегоходы стояли на приколе, пять небольших моторов непрерывно урчали. На полярной шапке, да еще когда вокруг свирепствует шторм, нельзя ни на секунду заглушать двигатель, потому что замерзшие аккумуляторы могут выйти из строя, а смазка в двигателе вообще может превратиться в лед за две-три минуты. Да и неугомонный ветер тоже крепчал по мере шедшего к закату дня; и ему тоже было вполне под силу уничтожить и людей, и их машины.
Выйдя из ледяной пещеры, Харри поспешил к ближайшему снегоходу. Устроившись в теплой кабине, он свернул крышку термоса, который захватил с собой. Потом несколько раз глотнул густого, свежего овощного супа. Это блюдо было мгновенно приготовлено из овощной смеси, что была заморожена и обезвожена. Полярники только залили концентрат водой и поставили его на ту самую плиту, на которой кипятили воду, чтобы запечатывать скважины со взрывчаткой. В первый раз за целый день Харри мог расслабиться, хотя и понимал, что умиротворенность эта — скоропреходяща.
В трех снегоходах левее того, в котором сидел Харри, по одному в машине сидели Джордж Лин, Клод и Роджер и в одиночестве поглощали сытный обед. Они едва-едва были видны ему: он различал лишь смутные контуры за обледенелыми стеклами неосвещенных кабин.
Каждый получил по три чашки супа. В таком раскладе имеющихся пищевых запасов должно хватить не меньше, чем еще на пару обедов и ужинов. Харри решил, что рационировать еду, которая у них еще есть, нельзя, потому что холод голодному человеку опаснее, и если растягивать пищу, то они умрут ничуть не позже, но не с голоду, а от холода.
В пещере остались Франц Фишер и Пит Джонсон. Харри хорошо видел этих двоих, потому что как раз фары его снегохода светили в пролом в ледяной стене и были, следовательно, единственным источником света для их убежища. Франц с Питом расхаживали туда-сюда, дожидаясь своей очереди погреться в теплой кабине какого-нибудь из снегоходов, да еще в компании с термосом, наполненным горячим супом. Франц шагал стремительно, резко, даром, что некуда было спешить — ходи себе от стены к стене, и все. Пит мерил шагами пространство под ледовым сводом легко, не напрягаясь, как бы перетекая от одной точки к другой.
В кабину постучали, потом показалась голова Риты, отворившей дверцу, чтобы заглянуть к Харри.
С супом во рту, торопливо его проглатывая, Харри обеспокоенно спросил:
— Что-то опять не так?
Она просунулась в кабину поглубже, так что ее тело задерживало ветер и не выпускало из кабины ее не очень внятную, речь.
— Он хочет поговорить с тобой.
— Брайан?
— Ага.
— Он все еще идет на поправку?
— Ага. И резвенько так здоровеет.
— А что с ним стряслось, не рассказывал? Помнит что-то?
— Пусть сам тебе все расскажет, — сказала она.
В пятом снегоходе, от которого до пещеры было дальше всего, поместили Брайана, и он там понемногу оправлялся. Последние двадцать минут Рита провела в этой кабине, рядом с Брайаном, растирая его окоченевшие пальцы, вливая в него горячий суп и не позволяя ему провалиться в небезопасное сонное забытье. В сознание он успел прийти еще на пути от третьей взрывной скважины к пещере, но ему все еще трудно было разговаривать. Когда он только-только очнулся, было совсем скверно: терзала жуткая боль —
