Пит, Клод и остальные сгрудились вокруг радиостанции, недоумевая по поводу странного настроения далекого шведа.
Харри спросил:
— Гунвальд, ты про что толкуешь? Не томи. Не морочь голову, скажи, что, к дьяволу, значит: не важно, не имеет значения? Что не важно?
Статика корежила эфир, но когда канал стал почище, сразу же послышался и голос Ларссона:
— ...как раз пришло словечко с базы в Туле. А к ним дошла весть из Вашингтона. Подлодка у вас по соседству. В вашем районе. Харри, подлодка. Ты меня понял? Русская подлодка.
Ночь
20 ч. 20 мин.
За три часа сорок минут до взрыва
Горов, Жуков и матрос Семичастный взобрались на мостик и теперь глядели в сторону левого борта. Море нельзя было назвать спокойным, но оно не было и в такой степени взволнованно, как тогда, когда они поднимались на поверхность несколько ранее, чтобы получить депешу из Министерства. Айсберг должен был находиться лево по борту, — иначе что еще могло бы укрыть их от бури, защитить от властной силы штормовых волн и яростных порывов ветра? Но ледовую гору они не видели, хотя и радиолокатор и звуковой локатор показывали на своих экранах, что айсберг достаточно тяжел и имеет впечатляющую массу как выше, так и ниже ватерлинии, если считать ледяную гору судном. До засеченной локаторами цели было рукой подать, метров пятьдесят-шестьдесят, не больше, однако темень укрывала ее от человеческого зрения непроницаемой завесой. Один инстинкт, только инстинкт подсказал Горову, что что-то маячит впереди, огромное и тяжелое, и догадка о том, что его корабль — в тени незримого колосса, переживалась капитаном как одно из самых волшебных и самых выбивающих из колеи ощущений, когда-либо им испытанных.
Одеты они были тепло, глаза защищены очками.
Правда, плыли под защитой айсберга, и потому можно было обойтись без снегозащитных масок, да и разговаривать было куда легче, чем хотя бы несколько часов назад, когда они тоже всплывали на поверхность.
— Мы — в какой-то подземной темнице. Вроде как в помещении, но без окон, — сказал Жуков.
Ни звезд. Ни луны. Ни фосфоресцирующего свечения волн. Не помнил Горов, чтобы когда-либо раньше видел столь совершенно лишенную всяких проблесков света ночь.
Стоваттная лампочка, освещавшая мостик и висевшая чуть выше над мостиком и немножко сзади, выхватывала из мрака только непосредственно соседствующие стальные конструкции и позволяла троим морякам разглядеть друг друга. Как бы усыпанные или скорее посыпанные мелкими осколками льда, рубленые волны били в выпуклую обшивку корабля, отражая ровно столько красноватого света, сколько требовалось для создания впечатления, что будто бы «Погодин» не по воде плывет, но движется над океаном, залитым красным вином. За пределами же этого скудно освещенного круга лежала непроглядная темень, настолько беспросветная и глубокая, что даже глаза у Горова заболевали, стоило ему попытаться вглядеться в мрак подольше да попристальнее.
Опалубка мостика почти целиком обледенела. Горов ухватился за нее, чтобы не упасть, когда судно здорово качнуло, и ему посчастливилось ухватиться за голый металл. Он, конечно, не скользил, зато перчатка мгновенно примерзла к стали. Оторвав руку от слишком надежной опоры, Горов осмотрел ладонь: внешний слой кожи порвался. Надень он перчатки из тюленьей кожи, так ловко и быстро ухватиться за стальную рейку не удалось бы, — это он понимал. А если бы на нем вовсе не было перчаток, то уже не перчатка, а голая ладонь примерзла бы к металлу, и, отрываясь от опоры, Горову пришлось бы оставить на ней изрядный кусок собственного мяса.
Изумленно глядя на порванную капитанскую перчатку, матрос Семичастный воскликнул:
— Немыслимо!
Жуков бросил:
— Что за унылые места!
— Да уж!
Снег, посыпавший капитанский мостик, не походил на привычные хлопья. Температуры ниже нуля в сговоре с лютостью ветра порождали твердую крупу из больших снежных бусинок — метеорологи называют ее «гравием», а профаны — «градом» — и эти бусинки бьют, словно миллионы зерен белой дроби или картечи. Хуже только игольчатые копья изо льда, излюбленное оружие шторма.
Трогая анемометр, установленный на мостике, первый помощник сказал:
— Скорость ветра тут у нас — тринадцать с половиной метров в секунду. А мы ведь — в тени айсберга. Надо думать, ветер вдвое, если не втрое свирепее на вершине айсберга или в открытом море.
Прикинув в уме влияние ветра, Горов подумал, что субъективно переживаемая температура, учитывающая все поправки на перемещения воздуха, должна на поверхности айсберга равняться пятидесяти, а то и пятидесяти семи градусам ниже нуля по Цельсию. Сколько он служил во флоте, и в какие переделки он ни попадал, все же спасение терпящих бедствие в таких ужасающих условиях — дело для него небывалое. Ничто в этом предприятии не обещало простоты и легкости. Очень даже может быть, что ничего не выйдет. И он опять стал беспокоиться: все же слишком поздно они двинулись к полярникам Эджуэя — как бы не опоздать.
— Дать побольше света! — приказал Горов.
Семичастный сразу же придвинул фонарь к левому борту и щелкнул выключателем.
Сноп света более чем в полметра в поперечнике вырезал во мраке освещенный объем, так что казалось: отверстую дверцу топки швырнули в неосвещенный подвал. Огромный пучок света, скошенный вниз от шарнира фонаря, вырывал из мрака круглое пятно, похожее на мазок метров девять в длину. Но хотя этот мазок гигантской кисти, позволявший увидеть колеблемые подводным бурлением волны, и поднимающийся над ними льдистый туман, светил на слишком малую дугу круга зрения, сам фонарь, при всей его громоздкости, допускал совершать над ним самые сложные манипуляции. Целые листы света врывались в горько-соленый воздух, и было видно, как волны бьют о борт лодки, сразу же превращаясь на морозе в витиеватые поблескивающие ниточки ледяных узоров, повисавшие на какое-то неопределенное время, чтобы потом опять упасть в воду, — такая странная, настолько мимолетная, просто эфемерная красота, что на ум приходило сравнение с неповторимыми мгновениями прекрасного солнечного заката.
Температура на поверхности океана на несколько градусов превышала температуру замерзания, то есть была весьма холодной. Тем не менее тепловой энергии хватало на поддержание бурления в океане и к тому же морская вода имела должную соленость, и это значило, что весь лед, который плавал в воде и блестел в лучах прожекторного фонаря, откололся от полярной шапки, кромка коей располагалась на двадцать четыре километра севернее. Куски льда не отличались впечатляющими размерами и становились, благодаря непрестанным столкновениям друг с другом, все меньше.
Ухватившись за пару рукояток, торчавших из тыльной панели прожекторного фонаря, Семичастный повел луч света кверху, направив его на левый борт почти под прямым углом. Мощный луч пронзил полярный мрак и снегопад — и засверкал на фасаде уходящей куда-то ввысь ледяной башни, такой огромной и находящейся так близко, что наблюдавшие это зрелище трое мужчин содрогнулись.
Всего в сорока пяти метрах от мостика медленно плыл увлекаемый неторопливыми водами движущегося на юго-восток течения огромный айсберг. Хотя сзади ледяную гору подталкивал шторм, вряд ли такая масса льда способна была двигаться со скоростью, превышающей два-три узла, то есть за час айсберг дрейфовал на четыре-пять километров; тем более что основная масса айсберга уходила под воду и, следовательно, айсберг был движим не столько поверхностными бурями, сколько глубинными влияниями.
Семичастный медленно повел снопом света вправо, потом опять накренил его влево.
Утес уходил куда-то ввысь и вдаль, и так далеко, что у Горова не возникло никакого представления об очертаниях айсберга. Воображению капитана не удавалось представить ледяную гору в общем виде. Любая подробность, выхваченная пучком лучей из мрака, могла быть рассмотрена со всей возможной тщательностью, однако цельной картины не возникало — детали оставались не связанными друг с другом.
— Лейтенант Жуков, запустить осветительную ракету.
— Есть запустить ракету.
