37
— Он перерезал веревку, — сказала Конни. — Но сейчас его нет наверху.
— Он спускается за нами.
— Тогда он снова перережет веревку.
— Да. Поэтому мы должны действовать намного быстрее его.
Грэхем растянулся на метровом выступе вдоль стены дома. Его больную ногу пронзала постоянная, почти невыносимая боль от пятки до бедра. Мысленно пробегая весь путь, который ему придется проделать, прежде чем он доберется до улицы, он предполагал, что его больная нога может подвести в самый ответственный момент, когда его жизнь будет зависеть от устойчивости ног.
Он достал костыль из кармашка на поясе. Протянул руку к Конни:
— Молоток.
Она подала ему инструмент.
Он немного осмотрелся вокруг, лежа под углом к зданию, его голова и руки были на краю выступа.
Далеко внизу машина «скорой помощи» медленно двигалась по Лексингтон-авеню, ее огни сверкали в ночи. Даже с тридцать третьего этажа улицу было плохо видно. Он едва мог различить очертания «скорой помощи» в отблеске ее собственных сигнальных огней. Она проехала рядом с «Бовертон билдинг», затем исчезла в снежной ночи.
Он нащупал известковый шов, даже не снимая своих толстых перчаток, и начал вбивать костыль.
Неожиданно в стороне, двумя этажами ниже, он уловил краешком глаза какое-то движение. Окно открылось внутрь. Одна из двух высоких половин. Никто не появился в окне. Однако он успел заметить мелькнувшего мужчину в темной глубине офиса.
Холодок пробежал у него по спине, но не от мороза и не от ветра.
Притворившись, что ничего не заметил, он закончил вколачивать костыль, затем отодвинулся от края и встал.
— Мы не можем спускаться здесь, — сказал он Конни.
— Почему? — Она с недоумением посмотрела на него.
— Боллинджер под нами.
— Что?
— В окне. Он ждет, чтобы застрелить нас — или, по крайней мере, тебя, — когда мы будем спускаться мимо него.
Ее серые глаза расширились от удивления:
— Но почему он не поднялся сюда, чтобы схватить нас?
— Может быть, он подумал, что мы уже начали спускаться. Или решил, что мы скроемся от него по выступу в тот момент, когда он проникнет в офис на этом этаже.
— И что теперь?
— Я думаю.
— Я боюсь.
— Не стоит раньше времени.
— Я ничего не могу поделать с собой.
Ее брови были запорошены снегом и стали похожи на меховую опушку у нее на капюшоне. Он обнял ее. Ветер стонал не переставая.
Он произнес:
— Это угловое здание.
— Разве это имеет значение?
— Оно выходит на соседнюю улицу.
— Ну и что?
— А то, что мы можем пройти по выступу, — с волнением проговорил он. — И повернем за угол на выступе.
— И спустимся вниз по другой стене, которая выходит на боковую улицу?
— Ты верно уловила мысль. Там спуститься внутрь не труднее, чем по этой стене.
— А Боллинджер из своего окна может видеть только Лексингтон-авеню, — добавила она.
— Верно.
— Здорово придумано.
— Давай за дело.
— Рано или поздно он поймет, что мы сделали.
— Поздно поймет.
— Хорошо бы.
— Я уверен, он будет ждать нас на своем месте некоторое время, надеясь подстрелить там. Затем ему понадобится время, чтобы обследовать весь этот этаж.
— И лифтовую шахту. Ведь мы можем воспользоваться любыми путями, чтобы добраться вниз, прежде чем он найдет нас.
— О'кей, — сказала она, отстегнув свою страховочную привязь от стойки окна.
38
Фрэнк Боллинджер ждал у открытого окна на тридцать первом этаже. Очевидно, они занимались подготовкой веревки, которую привяжут к костылю, только что вбитому Харрисом.
Он представлял, как застрелит женщину, когда она будет висеть на веревке около него. Эта картина взволновала его. Он с наслаждением отправит ее в ночной полет.
Когда это произойдет, Харрис будет ошеломлен, эмоционально подавлен, он окажется неспособным быстро принимать решения и защитить себя. Тогда Боллинджер сможет взять его голыми руками. Если он убьет Харриса в том месте, которое он выбрал заранее, убьет его аккуратно, он может спасти план, разработанный с Билли днем.
В ожидании своей жертвы он снова подумал о второй ночи их знакомства с Билли...
После того как женщина покинула квартиру Билли, они обедали на кухне. Они съели вдвоем два салата, четыре бифштекса, четыре ломтика бекона, шесть яиц, восемь кусков хлеба и выпили изрядное количество виски. Они относились к еде так же, как и к женщине: энергично, целеустремленно, с аппетитом, что было присуще не просто людям, а сверхчеловекам.
Уже за полночь, за стаканом бренди Боллинджер рассказал о годах, проведенных вместе со своей бабушкой.
Даже сейчас он мог подробно вспомнить любую часть того разговора. Он славился поистине феноменальной памятью, талантом, выработанным годами запоминания сложной поэзии.
— Так она называла тебя Дуайт. Мне нравится это имя.
— Почему ты так говоришь?
— С южным акцентом? Я родился на Юге. Я говорил с акцентом до двадцати лет. Мне стоило больших усилий избавиться от него. Брал уроки произношения. Но я могу говорить с акцентом, когда захочу. Иногда протяжное произношение умиляет меня.
— Зачем ты брал уроки произношения? Акцент приятный.
— Никто на севере не воспринимает тебя серьезно, если у тебя сильно растянутое произношение. Они считают тебя неотесанной деревенщиной. Послушай, а что, если я буду звать тебя Дуайт?
— Если тебе так хочется.
— Я тебе ближе, чем кто-либо еще после твоей бабушки. Не правда ли?
— Да.
— Я должен называть тебя Дуайтом. Я даже ближе тебе, чем была твоя бабушка.
— Я тоже так считаю.
— И ты знаешь меня лучше, чем кто-нибудь еще.
— Я? Полагаю, это так.
— Поэтому нам нужны особые имена друг для друга.
— Тогда зови меня Дуайт. Мне нравится это имя.
— А ты называй меня Билли.
— Билли?
