ложную надежду. Жаргон, на котором они общались между собой — «эм-тэ», что означало «мертвое тело», «судя по всему, 10-56»: кодированное обозначение очевидного самоубийства, — не смог скрыть их полной уверенности в том, что смерть произошла, а хриплые разговоры, доносившиеся из рации, висевшей у одного из них на поясе, казались жутким голосом рока, которым нельзя было пренебречь, несмотря на его невнятность.
Потом прибыли еще двое полицейских в форме, чуть позже — пара одетых в гражданское детективов. Следом за ними явились мужчина и женщина из отдела судебно-медицинской экспертизы. И как первые двое, не отдавая себе в том отчета, похитили последнюю надежду, так эта толпа людей, тоже сама того не желая, лишили смерть ее тайны, ее мистического покрова.
Полицейские задавали множество вопросов, но все же значительно меньше, чем ожидал Дасти. Наверняка потому, что внешний вид места происшествия и состояние тела почти безупречно подтверждали версию самоубийства. В письме покойной, занимавшем четыре страницы в блокноте, достаточно явно излагались мотивы, побудившие ее принять такое решение, но при этом в нем содержалось достаточно эмоций, а также и специфической для такого рода писем бессвязности отчаяния, чтобы текст казался подлинным.
Марти опознала почерк, которым было написано письмо, как принадлежавший Сьюзен. Сравнение почерка с оказавшимся в квартире неотправленным письмом Сьюзен матери и записями из записной книжки позволило почти полностью отбросить вероятность подделки. А если бы при расследовании возникло какое-то подозрение в убийстве, то эксперт-графолог смог бы провести более тщательный анализ.
Присутствие Марти также оказалось очень полезным, так как полиции требовалось подтверждение того, что Сьюзен Джэггер написала в своем предсмертном письме: что она в течение шестнадцати месяцев страдала от тяжелой агорафобии, что ее профессиональная карьера разрушилась, ее брак развалился, а сама она переносила приступы депрессии. Протесты Марти, которая утверждала, что Сьюзен никогда не думала о самоубийстве, даже для Дасти звучали как бессильная попытка защитить репутацию своей подруги и отклонить тень, которая неминуемо должна пасть на нее.
Кроме того, эмоциональные упреки, которые Марти высказывала, не столько обращаясь к полицейским или к Дасти, сколько к себе самой, тоже говорили о ее собственной уверенности в том, что это было самоубийство. Она ругала себя за то, что ее не было здесь в то время, когда она была особенно нужна Сьюзен, что она не позвонила Сьюзен минувшей ночью — ведь этот звонок, возможно, заставил бы ее выпустить лезвие из руки.
Еще до прибытия властей Дасти и Марти договорились не упоминать историю Сьюзен о невидимом ночном посетителе, оставлявшем после себя очень даже видимые признаки своих визитов в виде следов биологической жизнедеятельности своего организма. Марти решила, что этот рассказ только укрепит уверенность полицейских в нестабильном, даже, возможно, по-настоящему нездоровом состоянии психики Сьюзен и еще сильнее повредит ее репутации.
Ее также чрезвычайно беспокоило то, что обсуждение этой весьма непростой проблемы поведет к вопросам, для ответа на которые потребуется раскрыть владеющее ею самой состояние аутофобии. Она не желала подвергаться их скрупулезному допросу и холодному психологическому анализу. Она не причиняла никакого вреда Сьюзен, но в том случае, если она начнет рассказывать о том, что в ее сознании имеется ненормальное и необъяснимое ощущение возможности совершить убийство или нанести увечье, то детективы отложат в сторону уже вынесенный ими вердикт о самоубийстве, бульдожьей хваткой вцепятся в нее и будут терзать в течение долгих часов, пока не придут к убеждению, что ее страхи действительно настолько же безосновательны, насколько это кажется ей самой. И если напряжение допросов приведет в их присутствии к возникновению еще одного приступа паники, то полицейские, скорее всего, решат, что она представляет опасность для себя и других, и насильно поместят ее в психиатрическую лечебницу на те семьдесят два часа, которые позволяет им закон.
— Я не выдержу пребывания в таком месте, — сказала Марти Дасти, пока они ждали прибытия полицейских. — Взаперти. Под непрерывным надзором. Нет, это просто невозможно.
— Этого не будет, — пообещал он.
Дасти был согласен с женой, что о фантоме-насильнике, являвшемся к Сьюзен, нужно молчать. Причина для этого у него была другая, и он не сообщил о ней Марти. Марти лишь испытывала тайную и бесплодную надежду на то, что Сьюзен не убила себя своею собственной рукой, по крайней мере сделала это не по своей воле или не понимая, что она делает. Однако в том случае, если он сообщит об этом полицейским и даже предпримет неудачную попытку убедить их в том, что они имеют дело с из ряда вон выходящими событиями, в которых участвуют некие безликие заговорщики, использующие невероятно эффективные методы управления сознанием, то и он, и Марти так или иначе окажутся покойниками еще до завершения недели.
А ведь сейчас был уже вечер среды.
После того как он наткнулся на доктора Ена Ло в этом романе и особенно после того как обнаружил, что дешевый томик волшебным образом возвратился в его трясущиеся руки, хотя мгновение назад он шлепнулся под стол в приемной, причем на изрядном расстоянии от него, Дасти испытывал все усиливавшееся ощущение опасности. Часы тикали. Он не видел этих часов, не слышал их, зато каждый удар их механизма тяжело отдавался в его теле. Время его и Марти стремительно убегало. К тому же сейчас его опасения настолько увеличились, что он был полностью уверен: полицейские заметят его беспокойство, неправильно истолкуют его и станут подозрительными.
Мать Сьюзен, проживавшая в Аризоне с новым мужем, и ее отец, живший в Санта-Барбаре с новой женой, уже были оповещены по телефону и должны были выехать сюда. После разговоров с родителями полицейский детектив, лейтенант Бизмет, расспросил Марти, насколько серьезным было отчуждение между Сьюзен и ее мужем, и позвонил Эрику. Того не было дома, и детектив продиктовал автоответчику свой номер телефона, звание, но ничего не сказал о причине звонка.
Бизмет, огромный человечище с коротко подстриженными светлыми волосами, казавшийся на первый взгляд прямым, как отвертка, сказал Дасти, что в их присутствии здесь больше нет необходимости. И в это время с Марти случился приступ аутофобии.
Дасти распознал признаки приближающегося приступа. Внезапная тревога в глазах. Напряженное выражение лица. Внезапная бледность.
Она рухнула на диван, с которого только что поднялась, сжалась в комочек и принялась, дрожа и задыхаясь, раскачиваться всем телом, как это было с нею раньше в автомобиле.
На сей раз, находясь в обществе полицейских, он не мог успокаивать ее воспоминаниями об их прошлых праздниках. Он мог только беспомощно стоять, умоляя про себя, чтобы этот приступ не превратился в неодолимый натиск паники.
К удивлению Дасти, лейтенант Бизмет счел аутофобическое состояние Марти просто еще одним проявлением горя. Он стоял, с неподдельной тревогой глядя на съежившуюся Марти с высоты своего роста, бормотал какие-то слова утешения и бросал сочувственные взгляды на Дасти.
Кое-кто из полицейских поглядел на Марти, чтобы сразу же возвратиться к своим многочисленным обязанностям и разговорам; их инстинкт ищеек на сей раз дал сбой, пропустив подозрительный запах.
— Она пьет? — вдруг спросил Бизмет.
— Что? — Дасти пребывал в таком напряженном состоянии, что в первое мгновение даже не смог уловить значения слова «пьет», будто оно было произнесено на суахили.
— Ах, конечно, пьет… Да, иногда. А что?
— Отвезите ее в хороший бар и влейте в нее несколько порций спиртного, чтобы немного расслабить нервы.
— Хороший совет, — согласился Дасти.
— Но не вы, — нахмурившись, добавил Бизмет.
— Как это? — спросил Дасти; сердце у него упало.
— Несколько порций для нее, но не больше одной для вас, раз вы за рулем.
— Ах да, конечно. У меня пока что не было неприятностей из-за нарушения правил движения. Сейчас особенно не хочется.
Марти раскачивалась, сидя на диване, задыхалась, ее трясло, но тем не менее у нее хватило силы духа очень натурально изобразить несколько сдавленных рыданий. Приступ прошел через минуту или две,
