доводилось когда-нибудь кататься на «русских горках», сидя в тележке, которая с огромной скоростью мчится вверх и вниз на роликах по извилистой рельсовой дорожке?
— Да.
— Скажи мне, что ты чувствовала, сидя в этой тележке.
— Страх.
— Но ты чувствовала и что-то еще.
— Волнение. Восторг.
— Вот оно. Ужас и восторг связаны в нас друг с другом. Мы крайне непоследовательные создания, Марти. Ужас восхищает нас, и сами внушающие его явления, и возможность передать это ощущение другим. И если мы признаем эту непоследовательность и не пытаемся вести безнадежную борьбу за то, чтобы стать лучше, чем позволяет наша природа, то становимся здоровее. Ты понимаешь, что я говорю?
Глаза Марти заметались в орбитах. Стадия быстрого сна.
Спустя несколько секунд она сказала:
— Да.
— Независимо от того, какими нас желал видеть создатель, мы стали тем, чем стали. Сострадание, любовь, смирение, честность, преданность, правдивость — все это практически то же самое, как огромные стеклянные окна, о которые с такой глупой настойчивостью разбиваются маленькие птички. Мы разбиваемся в клочья о стекла любви, стекла правды, по-дурацки стремясь прийти туда, куда не в состоянии прийти, стать тем, кем нам не суждено стать.
— Да.
— Власть и ее первичные последствия — смерть и секс. Вот что движет нами. Власть над другими — острейшее из острых ощущений, доступных нам. Мы делаем идолов из политических деятелей потому, что они обладают большой властью, мы поклоняемся знаменитостям, потому что их жизни кажутся нам более приближенными к власти, чем наши собственные. Те из нас, кто сильнее, захватывают власть, а на долю слабым остается трепет ощущения жертвы во власти сильных. Власть. Власть убивать, калечить, уничтожать, указывать другим, что нужно делать, как нужно думать, во что верить и во что не верить. Власть терроризировать. Разрушение — это наш талант, наша судьба. И я намереваюсь подготовить тебя, Марти, к тому, чтобы ты наслаждалась разрушением, а в конечном счете уничтожила самое себя, чтобы ты смогла познать оба вида этого священного трепета — трепета разрушителя и трепета разрушаемого.
Голубое колебание. Голубая неподвижность.
Ее руки лежат на коленях, ладонями кверху, будто она ждет, что в них что-то положат. Губы чуть приоткрыты для вдоха. Голова чуть вздернута и наклонена набок, как у внимательного студента.
Доктор положил руку ей на лицо, погладил щеку.
— Поцелуй мне руку, Марти.
Она прижалась губами к его пальцам.
Доктор опустил руку.
— Я хочу показать тебе новые фотографии, Марти. Изображения, которые мы будем запоминать вместе. Они похожи на те, что мы запоминали вчера, когда ты была здесь вместе со Сьюзен. Как и на тех фотографиях, все эти картины отталкивающие, отвратительные, пугающие. Однако ты изучишь их спокойно и внимательно, чтобы не упустить малейших деталей. Они запечатлеются в самом дальнем уголке твоей памяти, где они окажутся практически забытыми, но всякий раз, когда твоя тревога превратится в настоящую панику, эти образы будут всплывать в твоем сознании. И ты будешь видеть их не как фотографии из книги, аккуратно размещенные, с белыми рамочками и подписями внизу. Нет, тебе предстанут образы, заполняющие весь твой мысленный взор, ты будешь воспринимать их более яркими и реальными, чем зрелища, которые тебе приходилось видеть на самом деле. Пожалуйста, скажи мне, Марти, ты меня на самом деле понимаешь?
— Я понимаю.
— Я горжусь тобой.
— Спасибо.
В ее голубых глазах просительное выражение. Его мудрость позволяет ей обрести видение. Учитель и ученица.
Технически неплохо, но неверно. Прежде всего он не ее учитель, а она не его ученица в любом смысле этих слов. Игрок и игрушка. Хозяин и его имущество.
— Марти, когда эти образы вернутся к тебе во время приступа паники, они будут вызывать у тебя боль, отвращение, тошноту и даже отчаяние… но в них будет и странная притягательность. Ты найдешь их отталкивающими, но и заманчивыми. Хотя ты можешь прийти в отчаяние по поводу судьбы жертв, запечатленных на этих картинах, но где-то на заднем плане твоего сознания будет проходить восхищение убийцами, которые так жестоко обходились с жертвами. Часть твоего Я будет завидовать этим убийцам, власти над людьми, которой они обладают, и ты признаешь это отношение к убийству своим собственным. Ты будешь бояться этой жестокой иной Марти… и все же сожалеть, что тебе приходится сдерживать ее. Ты будешь воспринимать эти образы как
Доктор положил на кушетку два больших учебника с иллюстрациями изумительного качества. Эти дорогие тома использовались в курсах криминологии многих университетов. С ними были хорошо знакомы большинство полицейских детективов и судебно-медицинских экспертов в больших городах, зато мало кто из широкой публики вообще знал об их существовании.
Первый из них был академическим курсом судебной патологии, которая является наукой о распознавании и определении заболеваний, повреждений и ранений в человеческом организме. Судебная патология представляла интерес для доктора Аримана, потому что он был медиком и, конечно, потому что он твердо решил никогда не оставлять никаких улик — в тех органических останках, которыми сопровождались его игры, — которые могли бы послужить причиной его насильственного переселения из особняка в камеру со стенами, обитыми или не обитыми мягким материалом.
«ОТПРАВЛЯЙСЯ В ТЮРЬМУ, ОТПРАВЛЯЙСЯ ПРЯМО В ТЮРЬМУ» — этой карты он намеревался никогда не прикупать. В конце концов в отличие от «Монополии» в этой игре не было карты «ОСВОБОЖДЕНИЕ ИЗ ТЮРЬМЫ».
Вторая книга была практическим курсом тактики, процедур и судебных методов практического расследования убийства. Доктор приобрел ее, исходя из принципа, что успехи в игре невозможны без досконального знания стратегии игроков противостоящей стороны.
В обоих томах содержались обширные галереи темного искусства Смерти. Учебник судебной патологии был иллюстрирован большим количеством разнообразнейших примеров, которые буквально выворачивали душу наизнанку, а книга о расследовании убийств предлагала множество фотоснимков жертв на месте гибели; эти фотографии обладали своеобразным шармом, которого, как правило, лишены снимки, сделанные в морге, — точно так же любая скотобойня с виду куда интереснее, чем мясная лавка. Лувры насилия, музеи потоков крови, галереи человеческого зла и несчастья, снабженные для облегчения поисков оглавлениями и указателями.
Послушная его воле, она ждала. Губы чуть приоткрыты. Большие глаза. Сосуд, готовый к тому, чтобы его наполнили.
— Марти, — сказал ей доктор, — ты просто прекрасна. Должен признаться, что, ослепленный блеском Сьюзен, я недооценивал твою красоту. Вплоть до нынешнего момента.
А получив побольше закалки в страданиях, она, вероятно, станет изысканно эротичной. Ну что ж… Он решил начать с учебника по расследованию убийств и открыл его на странице, отмеченной розовой
