в той же задумчивости. Еще раз прошуршал страницами. Что бы с ним ни случилось, к волшебству оно не имело никакого отношения. А что с ним случилось? Он потерял краткий промежуток времени, вероятно, лишь несколько секунд, даже меньше, чем во время телефонного разговора в кухне накануне. Меньше? А так ли это было на самом деле?
Он посмотрел на наручные часы. Возможно, и не меньше. Он не мог быть в этом уверенным, так как не смотрел на часы с тех самых пор, как принялся за чтение романа. Возможно, он пребывал в отключке в течение нескольких секунд, а может быть, и десяти минут, а то и дольше.
Сказка о потерянном времени.
Какой в ней смысл?
Никакого.
Подхлестываемый глубинным инстинктом, рассудок ринулся по следу, проложенному логикой, который петлял куда сильнее даже, чем человеческий кишечник. Сейчас сосредоточиться на романе Кондона было невозможно.
Дасти пересек комнату, подошел к вешалке для одежды и засунул книгу в карман своей собственной куртки, а не Марти. Из другого кармана он извлек телефон.
Запрограммированный в результате промывания мозгов человек откликнулся на точно сформулированный вопрос: «
И при этом глубинные слои подсознания становятся доступными для контролирующей личности после появления бубновой дамы… Почему вместо карты нельзя использовать декламацию нескольких поэтических строк? Хокку.
Шагая по комнате, Дасти набрал номер Неда Мазервелла. Нед ответил после пятого гудка. Он все еще находился в доме Соренсона.
— Сегодня нельзя было красить: все еще влажное после дождя, но мы сделали очень большую подготовительную работу. Черт возьми, мы с Пустяком, всего-навсего вдвоем, сегодня сделали больше, чем за минувшие два дня вместе с этим пропащим тощим подонком, который шлялся вокруг, обкурившись то одной, то другой «дури».
— Дела у Скита идут на лад, — сообщил Дасти, — спасибо, что ты о нем вспомнил.
— Я надеюсь, что там, куда ты его отправил, его будут круглые сутки хлестать по костлявой заднице.
— Именно так и будет. Я отправил его как раз в Госпиталь поротых задниц во имя Богоматери.
— Такое место обязательно должно найтись.
— Я уверен, что если стрейт-эджеры примкнут к церкви, то хотя бы одна такая лечебница появится в каждом городе. Послушай, Нед, не мог бы ты попросить Пустяка закончить сегодняшнюю работу в одиночку, а ты тем временем сделал бы кое-что для меня?
— Как нечего делать.
— Он не видел за последнее время снежного человека?
— Если он мне когда-нибудь скажет, что видел, то я поверю ему.
— Я тоже, — признался Дасти.
Он сказал Неду Мазервеллу, что ему требуется, и они договорились, когда и где встретятся.
Закончив разговор, Дасти прицепил телефон к поясу. Потом посмотрел на часы. Почти три часа. Он снова уселся в кресло.
Двумя минутами позже Дасти погрузился в раздумья такой интенсивности, что, казалось, от умственного напряжения даже сера из его ушей должна была вылететь со скоростью пули. Он сидел, наклонившись вперед, упершись локтями в бедра, зажав руки между коленями и уставившись невидящими глазами в черный гранитный пол. Услышав слабое поскрипывание дверной ручки, щелканье замка, он вскинул голову, но продолжал сидеть.
Первой из кабинета вышла Марти. Она приятно улыбалась, и Дасти поднялся с места, чтобы приветствовать ее, правда, при этом улыбался не так приятно, как она. Следом за нею в приемную вступил доктор Ариман, улыбаясь по-отечески, и, возможно, Дасти улыбнулся при виде психиатра даже приятнее, чем при виде Марти, так как этот человек излучал неподдельную компетентность, и сострадание, и доверительность, и все остальные хорошие качества человека и специалиста.
— Превосходный сеанс, — заверил Дасти доктор Ариман. — Мы уже добились некоторого прогресса. Я полагаю, что Марти наилучшим образом откликнется на ту терапию, которую я с нею провожу в настоящее время.
— Слава богу! — воскликнул Дасти, снимая с вешалки куртку Марти.
— Не могу поручиться, что впереди не ожидается тяжелых времен, — предупредил доктор. — Возможно, случатся даже более серьезные приступы паники, чем
— В долгосрочной перспективе? — переспросил Дасти; правда, в его голосе не прозвучало волнения, так как никто не мог волноваться при виде уверенной улыбки доктора.
— Не больше, чем несколько месяцев, — сообщил доктор Ариман, — а возможно, даже намного быстрее. У этих вещей имеются свои собственные часы, и мы не можем устанавливать их по своей воле. Но тем не менее имеются все основания для оптимизма. На этом этапе я даже не собираюсь рассматривать медикаментозный компонент, только терапия в течение недели или двух, а там мы посмотрим.
Дасти чуть не сообщил о валиуме, который прописал его жене доктор Клостерман, но Марти заговорила раньше.
Скользнув в рукава своей черной кожаной куртки, которую подал ей Дасти, она сказала:
— Милый, я чувствую себя довольно хорошо. На самом деле, намного лучше. Правда-правда.
— В пятницу утром, в десять часов, я вас жду, — напомнил доктор Ариман.
— Мы придем, — заверил его Дасти.
— Уверен, что придете, — с ласковой улыбкой кивнул Ариман.
Когда доктор шагнул назад и закрыл за собой тяжелую дверь кабинета, показалось, что приемная лишилась части тепла, взамен которого откуда-то хлынула волна холода.
— Он действительно великий психиатр, — сказала Марти.
— Он употребляет все свои знания и опыт на благо пациентов, — добавил Дасти, застегивая «молнию» на своей куртке, и хотя при этих словах он улыбался и чувствовал себя прекрасно, какая-то каверзная часть его сознания успела ехидно возразить: а откуда ему известно, что Ариман употребляет свои знания и опыт на что-нибудь, кроме взимания гонораров со своих посетителей?
— Он заставит все эти страхи исчезнуть. Я совершенно уверена в нем, — сказала Марти, открывая дверь в коридор четырнадцатого этажа.
Когда они шли по длинному коридору, направляясь к лифту, Дасти спросил:
— Кто использует слово «преждебывшие»?
— Что ты имеешь в виду?
— Он так сказал. Доктор Ариман. Преждебывшие.
— Он? Ну и что, ведь это термин, не так ли?
— Но насколько часто тебе приходилось его слышать? Я хочу сказать, не в конторе адвоката или зале суда.
— О чем ты все-таки говоришь?
— Я сам не знаю, — нахмурившись признался Дасти.
Уже стоя в нише возле двери лифта, нажав кнопку вызова, Марти сказала:
— Преждебывшие… Ты обычно не говоришь бессмысленных вещей, а вот сейчас…
— Это напыщенное слово.
— Нет, почему же.
— Для повседневной речи — напыщенное, — продолжал настаивать он. — Оно из тех словесных уродов, какие мог бы употреблять мой старик, Тревор Пенн Родс. Или старик Скита. Или каждый из
