на собачку — и тут распухающий шар памяти наконец лопнул в его сознании, и он вспомнил все: и позапрошлое лето, и Доминика, и Джинджер, и Фэй, и Эрни, и молодого священника, и всех остальных, кто был тогда в мотеле «Спокойствие» на федеральном шоссе № 80, и — о боже! — Луну!
Быть может, сдержать движение ступни Зебедия Ломак уже просто не мог, а возможно, ожившая память привела его в такой ужас, что он нарочно дернул ногой, желая ускорить развязку, но, как бы то ни было, пуля 12-го калибра с грохотом вырвалась из ствола, снеся Зебу Ломаку затылок, и для него (но лишь только для него одного!) кошмар закончился.
Всю вторую половину рождественского дня Джинджер Вайс провела за чтением «Сумерек в Вавилоне», и, когда в семь вечера пора было спускаться вниз на обед с семейством Ханнаби, она с большим трудом заставила себя отложить книгу в сторону. В не меньшей, а возможно даже, что и в большей степени, чем увлекательный сюжет, ее пленила фотография автора: властный взгляд и смуглое привлекательное лицо Доминика Корвейсиса будили в ней волнение, граничащее со страхом, и она не могла побороть странное ощущение, что однажды уже встречалась с этим человеком.
Забыть лицо Доминика Корвейсиса не помог и обед с хозяевами дома, их детьми и внуками, и оттого впечатление от застолья несколько скомкалось. В десять часов, когда можно уже было встать из-за стола, никого не обидев, она еще раз пожелала всем счастливого Рождества, здоровья и счастья и вернулась в свою комнату.
Она начала читать с того места, на котором остановилась, и, стараясь как можно реже рассматривать фотографию автора, к четырем часам утра дочитала роман до конца. В доме воцарилась глубокая тишина. Джинджер положила книгу на колени и уставилась на до боли знакомое лицо на обложке. Проходила минута за минутой, а она продолжала изучать фотографию, все больше убеждаясь в том, что где-то уже видела этого мужчину, который, в чем она уже почти и не сомневалась, каким-то необъяснимым образом был связан с ее недавними напастями. Некоторое время она гнала прочь эти мысли, пытаясь отнести их на счет того же психического расстройства, которое лежало в основе ее внезапных припадков автоматизма, однако охватившее ее возбуждение неуклонно нарастало и наконец достигло такой степени, что Джинджер, окончательно утратив самообладание и дрожа мелкой дрожью, решила перейти к действию.
Потихоньку выбравшись из комнаты и оглядываясь по сторонам, она спустилась вниз, прошла в темноте огромного дома на кухню, включила свет и сняла трубку настенного телефона. В Калифорнии был час ночи, слишком поздно, чтобы звонить Корвейсису в Лагуна-Бич, но ей было достаточно узнать его номер в справочном бюро, тогда бы она по крайней мере смогла спокойно уснуть и связаться с ним утром. Но полученный ответ не только не удивил, а скорее еще больше напугал ее: в телефонном справочнике номер писателя отсутствовал.
Джинджер выключила свет, пробралась на цыпочках назад в свою комнату и там решила утром написать и отправить экспресс-почтой письмо издателю Корвейсиса с просьбой связаться с ней немедленно.
Возможно, это безрассудный порыв, возможно, она никогда и не встречалась с Корвейсисом и он не связан с ее странным несчастьем. Не исключено, что он примет ее за ненормальную. Но даже если шансы на удачу — один на миллион, то и тогда ей стоит попробовать, ибо в случае выигрыша она будет спасена. А ради этого стоит рискнуть показаться дурой.
Между тем Доминик, не подозревавший о том, что «Сумерки в Вавилоне» уже связали его с глубоко встревоженной женщиной из Бостона, оставался в доме Паркера до полуночи, обсуждая с другом возможные варианты подоплеки гипотетического заговора таинственных темных сил, направленных против него. Несмотря на досадную нехватку информации, необходимой, чтобы свести концы с концами, уже сам обмен мнениями и предположениями смягчал впечатление от вырисовывающейся страшноватой картины.
Они сошлись на том, что Доминику не следует вылетать в Портленд и начинать свою одиссею, пока он не выяснит, продолжаются ли его ночные блуждания теперь, после того как он прекратил принимать лекарства, а если да — то в какой форме. Ведь если сомнамбулизм не возобновится, вопреки его ожиданиям, он может путешествовать спокойно, не опасаясь потерять контроль над собой вдали от дома. Но если ночные блуждания повторятся, ему потребуется пара недель, чтобы научиться сдерживать себя во время сна, и лишь потом можно будет отправляться в Портленд.
Кроме того, выждав некоторое время, он имеет шанс получить новые письма от незнакомого корреспондента, а это, в свою очередь, либо сделает поездку вообще ненужной, либо сузит ее до определенного района или участка пути, где что-то увиденное либо испытанное поможет Доминику вспомнить стертые из его памяти детали.
В полночь, когда Доминик засобирался домой, заинтригованный художник, провожая его до парадной двери, спросил:
— Ты уверен, что будет разумно остаться ночью одному?
Вступив на дорожку, изрезанную острыми тенями пальмовых листьев, подсвечиваемых декоративными чугунными фонарями, Доминик обернулся к другу и твердо сказал:
— Возможно, это и не совсем разумно, но другого выхода нет.
— Ты позвонишь мне, если понадобится помощь?
— Обязательно.
— И прими все меры предосторожности, о которых мы говорили.
Вернувшись домой, Доминик принял меры. Первым делом он вынул пистолет из тумбочки, переложил в ящик рабочего стола, запер его на ключ и спрятал ключ в морозильник под пачку мороженого — уж лучше оказаться безоружным перед грабителями, чем открыть из пистолета стрельбу во сне. Затем он отрезал от мотка веревки кусок длиной десять футов, почистил зубы, разделся и привязал себя веревкой за руку к изголовью кровати, сделав для надежности четыре узла. В предыдущие свои лунатические путешествия Доминик, правда, умудрялся совершать ряд довольно сложных операций, но было маловероятно, что он справится во сне с узлом, развязать который было нелегко даже бодрствуя. Во сне он, безусловно, не сможет должным образом сосредоточиться и в конце концов проснется.
Подобное самоограничение было чревато определенным риском. Например, вспыхни в доме пожар или случись землетрясение, он мог погибнуть от дыма или оказаться погребенным под обломками рухнувшей стены. Но приходилось рисковать.
На электронных часах было без чего-то час, когда Доминик выключил ночник и с веревкой на правом запястье скользнул под одеяло. Уставившись в темный потолок, он мысленно спросил у Бога, во что же все-таки его втянули позапрошлым летом на федеральном шоссе № 80, но, так и не дождавшись ответа, заснул.
Телефон на тумбочке молчал. Если бы его номер был в телефонном справочнике, как раз в этот момент раздался бы звонок от находящейся за сотни миль отсюда одинокой и напуганной молодой женщины. И этот несостоявшийся телефонный разговор мог бы не только коренным образом изменить события предстоящих недель, но и спасти не одну жизнь.
Из-за невроза Эрни ночник в комнате для гостей не гасили. Подперев голову рукой, Фэй напряженно вслушивалась в невнятное бормотание спящего мужа. Несколько минут назад ее разбудил его сдавленный крик, и, напуганная, она сперва боялась даже пошевелиться. Между тем Эрни с настораживающим упорством все что-то шептал и шептал, уткнувшись лицом в подушку.
Неожиданно он слегка повернул голову, и Фэй явственно услышала:
— Луна, луна, луна, луна…
По спине у нее поползли мурашки.
