— И это будет справедливо по отношению к мистеру Барнсу?
Отец Митча верил, что от стыда нет социальной пользы, это признак суеверности, и здравомыслящий человек, ведущий рациональную жизнь, должен быть свободен от него. Дэниэль также верил, что образование нужно и для того, чтобы изгнать из человека способность испытывать стыд.
— Мистер Барнс, — продолжил похититель, — не самый острый нож в ящике. Даже по этой причине твой друг не может стать достойной заменой твоему брату. А теперь поезжай к Энсону и жди нашего звонка.
Смирившись с неизбежным, но в отчаянии от того, что может подвергнуть брата опасности, Митч спросил:
— И что я должен ему сказать?
— Абсолютно ничего. Я требую, чтобы ты ему ничего не говорил. Я — опытный кукловод, не ты. Позвонив, я дам ему послушать, как кричит Холли, а потом объясню, что к чему.
Митч разом встревожился.
— Совсем необязательно заставлять ее кричать. Вы обещали не причинять ей боль.
— Я обещал не насиловать ее, Митч. Никакие твои слова не покажутся твоему брату столь же убедительными, как ее крик. Я разбираюсь в этих делах лучше тебя.
Пистолет мог выскользнуть из холодной, потной руки. А когда рука еще начала и трястись, Митч предпочел положить оружие на переднее пассажирское сиденье.
— А если Энсона нет дома?
— Он дома. Трогайся, Митч. Сейчас час пик. Ты же не хочешь опоздать в Ньюпорт-Бич к назначенному сроку.
И похититель разорвал связь.
А когда Митч нажал на клавишу со словом «END», действо это показалось ему пророческим.
На мгновение он закрыл глаза, пытаясь успокоить расшатанные нервы, тут же открыл, потому что с закрытыми глазами чувствовал себя уязвимым.
Едва он завел двигатель, стая ворон поднялась с мостовой, из теней под шпилем, с самого шпиля.
Глава 19
Хотя Ньюпорт-Бич славился гаванью для яхт, особняками и запредельными ценами в магазинах, там хватало места не только для сказочно богатых людей. Энсон жил в районе Корона-дель-Мар, занимая половину двухквартирного дома.
Укрытый тенью массивной магнолии дом, построенный по архитектурным канонам Новой Англии, не поражал размерами, но казался очень уютным.
Дверной звонок проиграл первые аккорды «Оды к радости» Бетховена.
Энсон открыл дверь, прежде чем Митч успел второй раз нажать на кнопку звонка.
Внешне Энсон разительно отличался от Митча: медведеподобный, с грудью колесом, толстой шеей. И хотя в школьной футбольной команде он играл на месте куотербека, то есть разыгрывающего, что говорило о быстроте как мыслей, так и действий, выглядел он, скорее, как центральный защитник.
И его красивое, широкое, открытое лицо всегда находило повод улыбнуться. А уж при виде Митча он просто расплылся от радости.
— Fratello mio![11] — воскликнул Энсон, обнимая брата и увлекая его в дом. — Entrino![12] Entrino!
В доме пахло чесноком, луком, беконом.
— Готовишь что-нибудь итальянское? — спросил Митч.
— Bravissimo, fratello piccolo![13] Только по запахам и моему скверному итальянскому ты сделал блестящий вывод. Позволь мне повесить твой пиджак.
Митч не стал оставлять пистолет в машине. Заткнул его за пояс на пояснице.
— Нет, мне и так удобно. Останусь в пиджаке.
— Пойдем на кухню. Меня страшила перспектива обеда в одиночестве.
— На страх у тебя иммунитет.
— Иммунитета от страха не бывает, маленький брат.
По обстановке чувствовалось, что в доме живет мужчина. Упор делался на морскую тематику. На картинах парусники боролись со штормами и неслись по волнам под грозными небесами.
С детства Энсон верил, что истинной свободы на суше не найти — только в море, под парусом.
Он обожал книги про пиратов, истории морских битв, легенды о поисках сокровищ. Многие читал вслух Митчу, который мог слушать его часами.
Дэниэля и Кэти укачивало, даже когда они катались на весельной лодке по пруду. Именно их отвращение к воде послужило первым толчком, пробудившим интерес Энсона к морской жизни.
В уютной, благоухающей ароматами готовки кухне он указал на кастрюлю на плите, над которой поднимался пар.
— Zappa massaia.
— И что за суп massaia?
— Классический суп домохозяйки. В отсутствие жены мне пришлось обратиться к моей женской половине, когда мне захотелось его сварить.
Иногда Митч просто не мог поверить, что такая чуждая эмоций пара, как их родители, могли произвести на свет столь жизнерадостного сына, как Энсон.
Кухонные часы показывали 7.24. Его задержала пробка, вызванная дорожно-транспортным происшествием.
На столе стояла бутылка кьянти и ополовиненный стакан. Энсон открыл дверцу буфета, взял с полки второй стакан.
Митч едва не отказался от вина. Но потом решил, что один стакан голову ему не затуманит, а вот нервы отчасти может и успокоить.
Наливая кьянти, Энсон разразился тирадой, имитируя голос их отца:
— Да, я рад тебя видеть, Митч, хотя я не заметил твоего имени в списке наших сегодняшних гостей, и я собирался этим вечером помучить морских свинок, гоняя их по лабиринту, к стенкам которого подведен электрический ток.
— Я как раз приехал от него, — сообщил брату Митч, беря стакан.
— Тогда понятно, откуда твоя подавленность и серый цвет лица. — Энсон поднял стакан, произнося тост: — La dolce vita.[14]
— За твою новую работу в Китае.
— Меня опять использовали, как иголку?
— Как и всегда. Но он давил не так сильно, чтобы проткнуть меня насквозь. Похоже, перспективы большие.
— Работы в Китае? Он, должно быть, раздул из мухи слона. Они не распускают коммунистическую партию и не сажают меня на императорский трон.
Митч ничего не смыслил в тех вопросах, по которым давал консультации Энсон. Тот защитил докторскую диссертацию по лингвистике, науке о языках, но, кроме того, прекрасно разбирался в компьютерных языках и теории преобразования в цифровую форму, что бы это ни означало.
— Всякий раз, когда я покидаю их дом, у меня возникает желание зарыться в землю, поработать руками, что-то делать.
— Они заставляют тебя обратиться к чему-то реальному.
— Совершенно верно. Хорошее вино.
— После супа мы будем есть lombo di maiale con castagne.
— Мне не удастся переварить то, что я не могу произнести.
— Свиную отбивную с грецкими орехами.
