Он вспомнил этих зайчиков и бурундучков на ее униформе и только сейчас понял, почему она произвела на него такое впечатление, почему он так расстроился. Ее платиново-белые волосы делали ее немного похожей на Куртни. Не совсем, но все-таки... Теперь он знал, что на самом деле он не хотел вонзать нож в ее грудь. Равно как и заниматься с ней любовью.
Он был однолюб. И любил только одну-единственную Куртни. И тут же, как только его мысли перешли от официантки к Куртни, он немедленно стал думать о Дойле и мальчишке. Леланд пришел в ужас от того, что вдруг понял: 'Тандерберд' мог проехать мимо него, когда он перетаскивал труп полицейского в машину. Возможно, они уже в течение двадцати минут удаляются от него по шоссе. И между ними теперь мили и мили... А что, если Дойл изменил намеченный маршрут? Что, если он поехал по другой дороге, а не по той, что обозначена на карте?
Леланд даже почувствовал тошноту от страха, что упустил их. Ведь в этом случае он потерял и Куртни. А если он потерял Куртни, а точнее, путь к ней, то потерял все...
Несмотря на кондиционированный свежий, прохладный воздух в салоне автомобиля, на широком лбу Леланда выступили капли пота. Он быстро выжал сцепление, завел двигатель и дал задний ход. Колеса прочертили дугу на залитом кровью гравии. Леланд быстро вывел фургон из зоны отдыха. На полицейской машине все еще работал световой маяк, но Леланд не обратил на него внимания. В тот момент из всех реалий на свете для него существовали лишь полотно шоссе впереди и 'Тандерберд', который, возможно, уже удрал от него.
3
После ленча они вновь направились по шоссе на запад. Прошло пятнадцать минут, а 'Шевроле' так и не появился в поле зрения, и Дойл перестал беспрерывно поглядывать в зеркало заднего вида. Тогда, после завтрака в Харрисбурге, Алекс был испуган и поражен, когда фургон снова появился сзади них, хотя это и было чистой воды совпадением. 'Шевроле' ехал за ним след в след через всю Пенсильванию, Западную Вирджинию, теперь по Огайо — но лишь потому, что так случилось, что фургон тоже направляется на запад по тому же шоссе, что и они. И водитель фургона, кем бы он ни был, наверняка точно так же, как и Дойл, выбрал этот маршрут следования по карте. И в этом не было ничего дурного или угрожающего, водитель фургона, конечно же, ничего не замышлял. Алекс с большим опозданием подумал о том, что вполне мог бы 'облегчить себе душу', в любой момент свернуть на обочину дороги и пропустить фургон вперед. Дождаться его, постоять еще минут пятнадцать, и тогда все его сумасшедшие идеи о том, что их кто-то преследует, немедленно рассеялись бы. Однако теперь это было уже не важно. Фургон уехал и сейчас находился где-то далеко впереди.
— Он сзади? — спросил Колин.
— Нет.
— Ах, черт возьми!
— В смысле?
— Мне очень хотелось бы разузнать, кто он такой и чего хочет, — объяснил Колин, — но теперь, похоже, мы никогда не узнаем этого.
— Хорошо бы, — улыбнулся Алекс.
По сравнению с Пенсильванией Огайо был прямо-таки равнинным штатом. Пейзаж складывался из огромных ровных зеленых ландшафтов, простирающихся по обе стороны от дороги, иногда попадающихся маленьких обшарпанных городков, чистеньких, опрятных ферм да одиноких и, как водится, грязных фабричных построек. Неизменность пейзажа, тянущегося далеко вперед и под таким же одинаковым светло-голубым небом, повергла Алекса и Колина в уныние. Им казалось, что машина медленно тащится, еле-еле ползет, выжимая лишь четверть своей реальной скорости.
Прошло двадцать минут, и Колин вдруг начал вертеться и ерзать на сиденье.
— Здесь неправильный ремень, — заявил он Дойлу.
— Неужели?
— Сдается мне, они сделали его слишком тугим.
— Не может быть. Он ведь отрегулирован.
— Не знаю, не знаю...
И Колин опять начал поправлять его обеими руками.
— Тебе не удастся отделаться от ремня даже таким хитроумным способом.
Колин посмотрел в окно. Они проезжали мимо небольшого холма, у подножия которого стоял красно- белый амбар, а ближе к вершине паслось стадо коров.
— Я и не знал, что на свете такое огромное количество коров. С тех пор как мы уехали из Филадельфии, везде и всюду коровы, куда ни глянь. Еще одна корова — и меня стошнит.
— Не стошнит, — ответил Алекс, — иначе я заставлю тебя все здесь вычистить.
— И что же, мы так и будем любоваться на одну и ту же картину всю дорогу? — спросил Колин, указывая своей худенькой рукой на пейзаж за окном.
— Ты прекрасно знаешь, что нет, — терпеливо начал Дойл, — ты увидишь Миссисипи, пустыни. Скалистые горы... Ты все это знаешь лучше меня, ведь наверняка уже совершил немало воображаемых путешествий вокруг света.
Колин перестал дергать ремень, когда понял, что с Дойлом этот номер не пройдет.
— К тому времени, когда мы наконец обнаружим эти интересные места, у меня мозги стухнут. И если я слишком долго буду наблюдать за этим 'пустым' местом, то превращусь в зомби. Знаешь, как выглядят зомби?
И Колин изобразил Дойлу физиономию зомби: с раскрытым ртом, отвислыми щеками, огромными пустыми глазами.
Алексу маска понравилась, и он от души развлекался, глядя на Колина, но в то же время его что-то беспокоило. Он понимал, что постоянная борьба мальчика за освобождение от ремня не только говорила о стремлении избавиться от дискомфорта, но и была проверкой Дойла на дисциплинированность. До женитьбы Алекса Колин слушался жениха своей сестры, словно отца родного. Он прекрасно себя вел даже тогда, когда молодожены вернулись в Филадельфию. Но теперь, наедине с Дойлом, в отсутствие 'бдительного ока' сестры, Колин проверял, подвергал испытанию их новые взаимоотношения. И если где-то он мог одержать победу, он это делал. В конечном счете он был таким же, как и все мальчишки его возраста.
— Слушай, — обратился Алекс к мальчику, — когда сегодня вечером ты будешь говорить с сестрой по телефону, мне бы не хотелось, чтобы ты жаловался на ремень и все такое. Я и она — мы оба решили, что эта поездка пойдет тебе на пользу. Могу еще сказать тебе: мы думали, что она поможет тебе и мне привыкнуть друг к другу, сблизиться и сгладить все неровности. Поэтому, когда мы будем звонить ей из Индианаполиса, я не хочу, чтобы ты жаловался или ныл. Куртни сейчас в Сан-Франциско, и у нее вполне хватает дел: расстелить ковры, смотреть за тем, как привозят мебель, как драпируют стены и окна... В общем, забот полон рот, не хватало только еще о тебе беспокоиться...
Колин немного подумал.
— Хорошо, — наконец объявил он, — сдаюсь Ты все-таки старше меня на девятнадцать лет.
Алекс взглянул на мальчика, который смущенно опустил голову и поглядывал на него искоса из-под бровей, и мягко улыбнулся:
— Мы подружимся. Я всегда знал, что мы найдем общий язык.
— Скажи мне вот что... — начал Колин.
— Что именно?
— Ты старше меня на девятнадцать лет и Куртни на шесть лет?
— Верно.
— Значит, ты и для нее устанавливаешь правила поведения и обязанности?
— Для Куртни никто не устанавливает правил, — ответил Дойл.
Колин сложил свои худенькие руки на груди и довольно улыбнулся:
