— Забавная пара.
Двадцати с лишним лет, они любили дикую природу и часто ходили в походы.
— У тебя просто не закрывался рот.
В тот раз путеводитель привёл Карен и Рона в эту удалённую, живописную бухту.
Они были такие юные, с дорогим снаряжением, так искренне наслаждались окрестной красотой.
— Женщины меня недолюбливают.
— Потому что их мужчины от тебя млеют. Лунная девушка не просто открыла шлюзы обаяния. Она повела себя, как лесбиянка, ненавязчиво выказывая Карен особые знаки внимания.
— Бедная девочка не знала, куда и деться.
— Однако ей нравилось, — отмечает Харроу. — Она, конечно, была не по этой части, но ей льстило, что ты хотела ее… и радовало, что на Рона ты и не смотришь. Ты её обезоружила.
— Мы стали лучшими подругами, Карен и я. Парочка попросила разрешения переночевать на берегу, и все четверо с удовольствием отужинали у кромки прибоя при свете переносных фонарей.
Карен и Рон не заметили, что десертное вино хозяева себе и им наливали из разных бутылок.
А позднее, когда их разбудила дикая боль, они увидели безразличные звезды, ледяную луну, берег, залитый серебристым светом, и глаза их хозяйки, зелёные, словно арктическое море.
— Рон совсем не порадовал, — добавила она.
— Слишком быстро сломался.
Харроу участвует в таких церемониях, только когда она просит его ассистировать ей. Обычно ему хватает и того, что он наблюдает за происходящим.
— С Карен получилось лучше.
— Жареное маршмэллоу[23], — соглашается Харроу.
Перед его мысленным взором возникает Лунная девушка в ту ночь. Ацтекская богиня, принимающая принесённые ей жертвы.
— Карен не теряла надежды.
— Разве что в самом конце.
— До конца ей пришлось пройти долгий путь.
Лунная девушка пьёт вино, не ограничивая себя. Она не опасается Харроу. И потом, даже у пьяной, чувства у неё остаются такими же острыми, рефлексы — быстрыми. Харроу это знает.
— Почему они надеются? — спрашивает она.
— Не все.
— Но те, кто надеется… почему?
— Им не остаётся ничего другого.
— Но надежда — ложь.
Когда Лунная девушка смотрит на свечи, огоньки подпрыгивают, и она улыбается.
Он видел такое раньше, спросил, каким образом ей удаётся воздействовать на пламя, но она ему не ответила.
Переведя взгляд со свечой на Харроу, она добавляет:
— Надежда — это ложь самому себе.
— Большинство людей и выживает благодаря самообману.
— У них ничего нет.
— Ни у кого ничего нет.
— У нас есть. У нас есть они.
Лунная девушка вновь смотрит на свечи, улыбается, огоньки завиваются в спираль, гнутся.
Харроу думает, что она как-то по-особому дует на свечи, но он не видел, чтобы ноздри расширялись или расходились губы.
— В этом мире только одно — не ложь, — говорит он. — Власть.
— Брайан сейчас лжёт себе, — возвращается она к телефонному разговору.
— Я уверен, что лжёт. Мир всегда приведёт к тебе дурака, если он вдруг понадобился.
Глава 41
Сидя за рулём, Билли Пилгрим надевает на голову тирольскую шляпу из зелёного фетра, с мягкими полями, маленьким красно-золотым пёрышком под лентой, устанавливает фальшивую золотую коронку на два передних зуба.
Найдя нужный ему адрес, паркуется у тротуара, водружает на нос очки в роговой оправе с толстыми линзами из обычного стекла.
Нынче, когда большинство мобильников оснащены фотокамерами, никогда не знаешь, а вдруг какой- то прохожий «щёлкнул» тебя аккурат перед совершением преступления. Билли в ужасе от того, до какой степени цифровая технология позволяет совершенно посторонним людям вторгаться в твою личную жизнь.
Билли не считал себя виртуозом маскировки, но понимал, что нужно для того, чтобы достаточно простыми средствами изменить внешность до неузнаваемости, во всяком случае, по фотографии. Шляпа с мягкими полями и очки в тёмной роговой оправе к таким средствам и относились. А золотая фикса округляла лицо.
Покинув «Лендровер», Билли запер дверцу. Конечно, он находился в богатом, респектабельном районе, но не следовало пренебрегать мерами предосторожности, если в багажном отделении лежал укрытый одеялом труп.
Вокруг он видел сверкающие свежей краской дома, ухоженные лужайки, вдоль дорожек горели фонари.
Хотя вечер только наступил и выдался тёплым, дети не играли на лужайках перед домами и не катались на велосипедах по улице. Хищников-педофилов год от года становилось всё больше, благодаря Интернету они объединялись, обменивались опытом, совершенствовали свои методы, так что родители и днём-то держали детей на коротком поводке, а вечерами загоняли в дом.
Билли педофилом не был, но испытывал к ним чувство благодарности. И хотя кто-нибудь из особо бдительных граждан мог сфотографировать его из окна, подозревая, что он охотится на малышей, он мог не опасаться, что окажется в кольце энергичных подростков, интересующихся, что у него за шляпа, альпинист ли он и потерял ли передние зубы при восхождении на Эверест… а ведь каких-то восемь или десять лет тому назад так иногда и случалось.
На звонок дверь открыл мужчина лет шестидесяти. Лицом он напомнил Билли неких хищных птиц, а выглядел так, будто только что проглотил пару живых мышей, и они раздражали его, ворочались в желудке, вместо того чтобы умереть.
— Мистер Шамптер?
— Страховка мне не нужна.
— Я — Дуайн Гувер, — представился Билли Пилгрим. — Звонил вам насчёт «Кадиллака».
— Вы выглядите, как страховой агент.
— Нет, сэр. Я занимаюсь обеспечением всех желающих органами. Среди прочего.
— Вы пришли по моему объявлению о продаже автомобиля?
— Совершенно верно. Я вам сегодня звонил. Дуайн Гувер.
— Заходите.
Билли последовал за Шамптером в гостиную, в которой рябило глаз от красочных рисунков и подушек с бахромой.
— Если продаёшь подержанный автомобиль дилеру, то получаешь за него гроши.
— Я готов заплатить наличными, мистер Шамптер.
— А забрав у тебя автомобиль, они продают его по высокой цене.
— Иногда лучше обойтись без посредников, — согласился Билли.
— Как я и сказал по телефону, это автомобиль моей жены. Она умерла. Я уже четыре месяца
