Стало ясно, что отчаяние, которым сквозили страницы, не было истинным, не рвалось из души. Его источником были или какие-то личные переживания, или добрый профессор литературы, убедивший её, что именно отчаяние она
Обходя дом Пейкуэтт прошлым вечером, он задержался перед стеллажами с книгами в её гостиной, но не заметил романов Тони Зеро. То есть она держала их в стенном шкафу или в коробке на чердаке, признавая тем самым, что её опусам пока недостаёт убедительности и они ещё не достойны стоять на книжной полке.
И действительно «Форд» модели 1939-го года, библиотека книг других писателей, интерьер комнат предполагали, что она надеется на лучшее.
Он отнёс её книгу в ванную, бросил в унитаз. Помочился на неё. Воду сливать не стал, но опустил крышку, чтобы роман хорошенько промариновался.
Сие деяние шло вразрез с его стремлением к чистоте, но было необходимым.
Вернувшись в кровать, он обнаружил, что чай в термосе по-прежнему горячий. И печенье пришлось ему по вкусу.
Устраиваясь удобнее, чтобы поспать два-три часа, он положил «Глок» под одеяло, а мобильник зажал в кулаке.
Он знал, что проснётся в той же позе, в какой и заснул, по-прежнему с мобильником в руке. Ему никогда ничего не снилось, во сне он не ворочался. Всегда спал крепко, как убитый.
Глава 45
Линда вела «Хонду», а Тим вставил штекер новой электрической бритвы в розетку прикуривателя и брился, прекрасно обходясь без зеркала.
— Терпеть этого не могу, — сказал он, закончив.
— Чего?
— Щетины. Она колется, от неё у меня зуд. Потная одежда, вонь, ощущения, будто ты в котле с тушёной капустой... это мне не мешает.
— Может быть, должно?
— Вши, треснувшие до крови губы, жара, сухая серая плесень, большущие тараканы... мне без разницы, лишь бы не было щетины.
— Большинство мужчин не признаются на первом свидании, что им нравится сухая серая плесень.
Он убрал электробритву в футляр.
— Большинство первых свиданий не затягиваются так надолго.
— Большущие тараканы?
— Едва ли ты захочешь знать подробности. И как выглядит миссис Вен-чинь?
— Миниатюрная и очень подвижная. Она тоже работала в «Сливках и сахаре», как и остальные. Обычно с ленча до вечера. Утром, когда всё произошло, осталась дома.
Вен-чинь жили в небольшом домике на холмах Лагуна-Бич, прилепившемся над самым каньоном.
Вдоль дорожки, ведущей к крыльцу, росли королевские пальмы.
Дверь открыла сама Лайли, лет пятидесяти с небольшим, худенькая, с гладким лицом цвета состарившейся слоновой кости, в брюках из чёрного шелка и блузке того же цвета, с воротником-стойкой. Роста она была, может, в пять футов, но казалась выше.
Заговорила Лайли первой, прежде чем они успели представиться.
— Это же... Линда? Двойной эспрессо и ломтик лимона?
— Совершенно верно. Как вы это помните? Ведь прошло столько времени.
— Это была наша жизнь. Мы получали такое удовольствие, видя, что люди довольны нашими стараниями принять их как можно радушнее.
Голос у неё был на удивление мелодичный. Даже самые обычные слова звучали, как музыка.
— Вы не были нашим постоянным клиентом, — она повернулась к Тиму, — но, если бы вы изредка к нам заглядывали, я бы не забыла такого гиганта. Какой предпочитаете кофе?
— Чёрный, эспрессо или внутривенно.
Лайли Вен-чинь улыбнулась Линде.
— Я бы его запомнила, даже если бы он зашёл к нам один раз.
— Он оставляет впечатление внезапно и бесшумно упавшего камня.
— Как точно подмечено, — кивнула Лайли.
Линда представила Тима и сразу перешла к делу:
— Миссис Вен-чинь...
— Лайли.
— Благодарю. Лайли, когда я скажу вам, почему мы здесь, надеюсь, вы не подумаете, что я сошла с ума. Большинство людей подумали бы. Я подозреваю, что кто-то пытается меня убить... потому что я пила кофе в «Сливках и сахаре».
Глаза вдовы, тёмные и чистые, как свежезаваренный ямайский кофе, широко не раскрылись. И она не сощурилась.
— Да. Такая возможность существует.
Лайли Вен-чинь пригласила их в гостиную с уступчатым потолком, чуть более тёмным, чем абрикосовые стены. Из окна во всю стену, обрамлённого шторами цвета бронзы, открывался прекрасный вид на синеву утреннего моря, остров Каталину и небо с редкими, ещё не разогнанными ветром облаками.
Усадив Линду и Тима в кресла из чёрного дерева с красной обивкой сидений, с которых они могли любоваться открывающимся видом, хозяйка удалилось безо всяких объяснений. Её ноги в шлёпанцах беззвучно скользили по устилавшим пол коврам.
Из каньона, над которым завис дом, поднялся краснохвостый ястреб и расширяющимися кругами продолжил путь в небо.
Две вырезанные из камня химеры, стоявшие на тонких высоких пьедесталах, казалось, не сводили глаз с наблюдавшего за полётом ястреба Тима.
Тишина, словно камень, придавливала дом, но Тим чувствовал, что нарушить её было бы невежливо, даже грубо.
Должно быть, кофеварка стояла наготове, так быстро Лайли вернулась с тремя чашечками двойного эспрессо на красном лакированном подносе. Поставила на столик из чёрного, как и кресла, дерева, с изогнутыми ножками и декоративными подкосами.
Она села спиной к окну, на луоханьский диван, с вырезанными на подлокотниках и спинке драконами, с красными, как на креслах, подушками.
Отпила из чашки, прежде чем заговорить:
— Дорогой доктор Аваркян был нашим постоянным клиентом.
— Мы несколько раз разговаривали, когда сидели за соседними столиками, — вспомнила Линда.
— Профессор Калифорнийского университета в Ирвине, — пояснила Лайли. — Часто приходил к нам. Умер молодым от сердечного приступа.
— Молодым? — переспросил Тим.
— В сорок шесть лет. Через три месяца после пожара.
— Конечно, это не старость, все так, но мужчины в таком возрасте, случается, умирают от сердечных приступов.
— Очаровательная Эвелин Накамото.
— Я и её знала, — Линда наклонилась вперёд. — У неё была художественная галерея на Лесной авеню.
— Через пять месяцев после пожара она полетела в Сиэтл. На перекрёстке её задавил автомобиль. Водитель с места происшествия скрылся.
