Однако и теперь, даже несмотря на растущее чувство неприязни к Луизе Тарвол и ее стихам, Холли все же не решилась бы на подобный шаг.
— Только в единении с природой, вдали от цивилизации я живу, слышу голоса деревьев, кустарников, рыб…
— Голоса рыб? — Холли едва не рассмеялась.
Луиза нравилась ей внешне: волевая, деятельная женщина тридцати пяти лет. Самой Холли было тридцать три, но выглядела она лет на десять моложе Луизы. Бронзовое обветренное лицо, лучики морщин у глаз и у рта, выгоревшие на солнце волосы выдавали в поэтессе человека, привыкшего большую часть времени проводить на воздухе. Она и одета была очень просто: джинсы, синяя клетчатая рубашка.
— В лесу, даже в грязи, — говорила Луиза, — чистота, сравнимая со стерильностью хирургической клиники.
Она запрокинула голову, подставляя лицо солнечным лучам.
— Чистота природы очищает вашу душу, и в обновленной душе рождается высокое испарение великой поэзии.
— Высокое испарение? — переспросила Холли, словно желая убедиться, что каждое бесценное слово фиксируется на пленке ее диктофона.
— Высокое испарение, — повторила Луиза и улыбнулась.
Она нравилась Холли внешне, но ее внутренний мир вызывал протест. Учительница говорила о себе как о внеземном существе, но в каждом слове чувствовалась фальшь. Ее отношение к миру не было основано на знании или интуиции — это была всего лишь прихоть. И выражала Луиза свои мнения цветисто, но неточно. Говорила много, а слова были пустыми, ничего не значащими.
Холли сама интересовалась экологией, но мысль о том, что они с Луизой сходятся во взглядах, привела ее в смятение. Всегда неприятно открывать, что в единомышленниках у тебя человек, которого считаешь глупцом.
Тут недолго усомниться и в собственной правоте.
Луиза подалась к собеседнице, положила руки на стол.
— Земля — живое существо. Она могла бы говорить с нами, если бы мы были этого достойны. Отверзлись бы уста скал, растений, воды и заговорили с вами так же свободно, как говорю я.
— Какая удивительная мысль! — отозвалась Холли.
— Люди — это всего лишь вши.
— Простите, кто?
— Вши, кишащие на живом теле Земли. — Луиза прикрыла глаза.
— Мне это никогда не приходило в голову, — сказала Холли.
— Бог не только в каждой бабочке, Бог — каждая бабочка, каждая птица, каждая живая тварь. Я бы пожертвовала миллионом, нет, десятками миллионов человеческих жизней ради спасения одной невинной семьи кроликов, потому что каждый из этих кроликов — Бог.
Экофашизм, подумала Холли, но вслух сказала:
— Я каждый год жертвую на защиту окружающей среды все, что могу, экология никогда не была мне безразлична, но, вижу, мое сознание еще не достигло таких высот, как ваше, Луиза.
Поэтесса не уловила сарказма. Она наклонилась вперед, и ее рука сжала пальцы Холли.
— Не волнуйтесь, дорогая, к вам это придет. Я чувствую в вас огромный духовный потенциал.
— Помогите мне понять, Луиза… Бог в бабочках и в кроликах, в каждом живом существе, в скалах, земле, воде… но в людях Бога нет?
— Вы абсолютно правы, и виной тому — одно из наших противоестественных свойств.
— Что вы имеете в виду?
— Люди разумны.
Холли даже заморгала от удивления.
— Да, высокая степень разумности противоестественна. Ни одно другое создание природы не обладает этим качеством. Поэтому природа боится нас, а мы подсознательно ненавидим ее и хотим уничтожить. Разум породил прогресс, а прогресс ведет к ядерному оружию, генной инженерии, хаосу и в итоге — всеобщей гибели.
— Но разве не Бог… или, скажем по-другому, не эволюция природы дала нам способность мыслить?
— Случайная мутация. Мы все мутанты, монстры.
— Но тогда, чем менее разумно живое существо… — Тем ближе оно к естественному состоянию, — докончила за нее Луиза.
Холли медленно кивнула, словно размышляя о преимуществах неразумного существования. На самом деле она думала, что со статьей у нее ничего не выйдет. Все, что говорила Луиза Тарвол, было настолько нелепо, что честность не позволила бы ей написать положительную статью. В то же время у Холли не было желания выставлять эту женщину на посмешище. Всю жизнь она страдала не из-за холодного цинизма, а из-за доброты. Что может быть печальнее существования закоренелого циника с мягким сострадательным сердцем?
Холли отложила карандаш — он ей все равно не понадобится. Реальный мир не намного разумнее сегодняшней встречи, но единственно, чего ей сейчас хотелось, — это вернуться в него, не видеть этой игровой площадки и не думать о Луизе. Но она еще должна Тому Корви полуторачасовую, на худой конец часовую, магнитофонную запись интервью. Вполне достаточно, чтобы другой репортер написал статью.
— Э даете, Луиза, — обратилась она к собеседнице, — я вот думаю над вашими словами и вижу, что вы, пожалуй, ближе, чем кто-либо, к естественному состоянию.
Та приняла это за комплимент, и лицо ее просияло.
— Деревья — наши сестры, — пылко продолжала поэтесса с воодушевлением человека, обнаружившего в собеседнике благодарного слушателя; она стремилась приоткрыть Холли новую грань своей философии и, похоже, забыла, что люди всего лишь вши. — Могли бы вы своей сестре отрезать руки, рассечь ее плоть и построить дом из частей ее тела? Я уверена, что нет. У вас доброе сердце.
— Конечно, нет, — искренне ответила Холли. — Да и потом, вряд ли городской совет согласится на подобное строительство.
Она могла говорить что угодно. У Луизы не было чувства юмора, обидеть ее было невозможно.
Поэтесса продолжала разглагольствовать, а Холли, изобразив на лице интерес, задумалась о прожитой ею жизни. Она тратила бесценное время в компании идиотов и жуликов, выслушивая их излияния, безуспешно пытаясь обнаружить крупицы смысла в глупых или параноидальных историях.
Ей стало жаль себя. Как и с работой, с личной жизнью тоже не складывалось. Она не пыталась подружиться с женщинами в Портленде, возможно, потому, что в глубине души знала:
«Портленд пресс» — только случайная остановка на ее пути. Опыт общения с мужчинами приводил ее в еще большее уныние, чем репортерская работа. Она надеялась встретить настоящего мужчину, выйти замуж, воспитывать детей, жить счастливой жизнью в кругу семьи; но в последнее время все чаще спрашивала себя: настанет ли когда-нибудь такой день, когда он — добрый, умный, интересный — появится в ее жизни?
Возможно, никогда.
А если кто-то похожий на героя ее мечты и встретится на пути, то его улыбка наверняка окажется маской, скрывающей лицо маньяка — убийцы с циркулярной пилой.
Глава 3
Джим вышел из здания портлендского международного аэропорта и поймал такси. Название таксомоторной компании «Город Роз» на двери машины напомнило ему давно забытые времена хиппи. Однако водитель, чье удостоверение на приборном щитке сообщало о том, что его зовут Фрезьер Тули, объяснил, что Городом Роз называют Портленд. Роз здесь великое множество, и эти цветы считаются
