Холли хотелось продлить недолгие минуты этой беседы, и она вела машину совсем медленно. Они оживленно болтали о тренировках и диете. Одна из реплик Джима позволила ей совершенно естественно поинтересоваться именами его друзей в Портленде.
— Нет, — твердо сказал он.
— Что значит — нет?
— Я не скажу вам, как зовут моих друзей. Они тихие славные люди, и мне не хочется, чтобы к ним приставали с глупыми вопросами.
— Благодарю за комплимент, — вспыхнула Холли.
— Я не имел в виду вас, мисс Торн. Просто мне бы не хотелось, чтобы по моей милости их имена замелькали в газетах и для них кончилась спокойная жизнь.
— Многие мечтают увидеть свое имя в газетах.
— Далеко не все.
— Но может быть, им будет приятно рассказать о своем отважном друге.
— Прошу прощения, но… — Он извиняюще улыбнулся.
Она понемногу стала понимать, что так поразило ее в Джиме Айренхарте — его удивительное самообладание.
За два года работы в Лос-Анджелесе Холли приходилось встречать немало мужчин, выдающих себя за образец калифорнийского хладнокровия и уверенности:
«Положись на меня, детка, и ни о чем не думай, я с тобой, и пусть весь мир катится к чертям». На словах это звучало эффектно, но как только доходило до дела, оказывалось пустым звуком. Иметь безукоризненный загар и подражать голливудскому спокойствию Брюса Виллиса еще не значит быть невозмутимым Брюсом Виллисом. Уверенность в себе приходит с опытом, а с настоящей невозмутимостью нужно родиться, ее можно изображать, но опытный глаз все равно отличит подделку от подлинника. Что касается Джима Айренхарта, то его невозмутимости с избытком хватало на все мужское население маленького штата Род-Айленд. Ни сумасшедшие грузовики, ни вопросы репортера не могли пробить стену его хладнокровного спокойствия. Странное дело, но одно его присутствие вселяло уверенность в собственных силах.
— У вас интересное имя, — возобновила разговор Холли.
— Джим?
Он над ней подшучивал Айренхарт — «железное сердце». Похоже на прозвище индейского вождя.
— Было бы неплохо, окажись в моих жилах кровь сиу или апачей. Это придало бы мне ореол таинственности. Но должен вас разочаровать: Айренхарт — всего лишь английский вариант немецкой фамилии Айзенхерц.
Машина выехала на Восточную автостраду и быстро двигалась к повороту на Киллингсворт. Через несколько минут они будут в аэропорту. Такая перспектива не радовала Холли. Она была репортером, и большинство ее вопросов так и остались без ответа. И, что еще более важно, Холли была женщиной, и впервые в жизни она встретила такого мужчину, как Джим Айренхарт.
Она быстро прикинула, не поехать ли в объезд и тем самым в два раза удлинить дорогу. Джим не знает города и вряд ли заметит ее хитрость. Но потом ей пришло в голову, что дорожные знаки уже сообщили о приближении к аэропорту. И, даже если Джим не обратил на них внимания, в ярко-синем небе невозможно не увидеть белые силуэты самолетов, которые один за другим взлетали и шли на посадку.
— И чем вы занимаетесь у себя в Калифорнии? — нарушила затянувшееся молчание Холли.
— Радуюсь жизни.
— Я имела в виду, кем вы работаете?
— А как вы думаете?
— Ну… во всяком случае, не библиотекарем.
— Почему вы так думаете?
— В вас есть что-то таинственное.
— А разве библиотекарь не может быть таинственным?
— По крайней мере, я таких не встречала.
Она неохотно свернула с шоссе на дорогу, ведущую к аэропорту.
— Может, вы из полиции.
— Значит, я похож на полицейского?
— У настоящих полицейских стальные нервы.
— А я-то считал себя простым и общительным. Вы думаете, у меня стальные нервы?
— Я хотела сказать, вы очень уверены в себе.
— И давно вы на репортерской работе?
— Двенадцать лет.
— Все время в Портленде?
— Нет. Здесь я около года.
— А раньше где приходилось бывать?
— Чикаго… Лос-Анджелес… Сиэтл.
— Любите журналистику?
Поняв, что Джим перехватил у нее инициативу, Холли ответила:
— Послушайте, это все-таки не игра в вопросы и ответы.
— Что вы говорите! Выходит, я ошибался.
Похоже, этот разговор его по-настоящему забавлял.
Холли почувствовала свое бессилие перед его непонятным, вызывающим раздражение упрямством. Ей не понравилось, что Джим сумел подчинить ее своей воле. Впрочем, он не имел злого умысла, и обманщик из него был неважный. Он не хотел, чтобы кто-то копался в его делах, и Холли, которая в последнее время все чаще задумывалась о праве журналиста вмешиваться в чужую жизнь, в глубине души сочувствовала ему. В конце концов ей не оставалось ничего другого, как рассмеяться.
— Победа за вами, поздравляю!
— Вы неплохо держались.
Машина притормозила у входа в здание аэропорта.
— Вот уж нет! Будь я на высоте — по крайней мере узнала бы, кем вы работаете.
Джим улыбнулся. Холли в который раз удивилась, какие синие у него глаза.
— Вы держались неплохо, но… не победили. Он вышел из машины, достал с заднего сиденья саквояж и повернулся к Холли:
— Понимаете, я просто оказался в определенное время в определенном месте, И по чистой случайности мне удалось спасти мальчика. Неужели будет справедливо, если газеты перевернут мою жизнь вверх дном из-за того, что я совершил хороший поступок?
— Нет, что вы, конечно, нет, — ответила Холли.
Джим вздохнул с облегчением:
— Благодарю вас, мисс Торн.
— Знаете, мистер Айренхарт, я тронута вашей скромностью.
Их взгляды встретились.
— А я вашей, мисс Торн.
Он захлопнул дверь машины, повернулся и исчез за стеклянными дверями аэропорта.
Прощальные слова все еще звучали у нее в ушах: «Мистер Айренхарт, я тронута вашей скромностью. — А я вашей, мисс Торн».
Холли не спускала глаз с двери, в которую только что вошел Джим. Все случившееся было слишком нереально. Как будто с ней в машине находился призрак пришельца из иных миров. Воздух позолотили лучи заходящего солнца, и Холли вспомнила: похожее свечение она видела в старых фильмах о привидениях.
Она вздрогнула от резкого жестяного грохота. Обернулась и увидела служащего аэропорта, который костяшками пальцев барабанил по капоту ее машины. Заметив, что Холли смотрит в его сторону, он указал ей на знак: «Зона погрузки». Спрашивая себя, сколько времени она провела здесь, занятая мыслями о
