заколки для галстука, наручные часы.
Снял наплечную кобуру и положил, не вынимая из нее пистолета, на верхнюю полку.
Повесил пиджак на плечики, бросил рубашку в корзину для грязного белья. Сел на скамью, снял влажные от дождя ботинки, поставил на пол, чтобы их забрали и начистили. Промокли даже носки. Джон их снял, надел чистые.
Все эти обыденные занятия заставили потускнеть сверхъестественные события, с которыми ему довелось столкнуться за день. Он начал думать, что со временем найдутся логические объяснения всему случившемуся, а то, что он принимал за проделки злобной судьбы, в утреннем свете покажется всего лишь совпадением.
В ванной, подойдя к своей раковине, он вымыл руки и лицо. Горячее влажное полотенце, как припарка, сняло боль с мышц шеи.
Джон вытирал руки, когда прибыла Никки. Взяла стакан вина, села на широкий край мраморной ванны. Она надела белые теннисные туфли, на мысках которых — в шутку, играя с Минни несколькими неделями раньше, — написала «правая» и «левая», причем наоборот.
Взяв свой стакан, Джон привалился к столешнице, спиной к зеркалу.
— Уолтер и Имоджин еще здесь?
— Утром у них случился очередной мини-кризис с Престоном. Его опять госпитализировали. Они приехали только в два часа.
Престон, их тридцатишестилетний сын, жил с ними. Он дважды лечился от наркотической зависимости, но ему по-прежнему нравилось принимать незаконно приобретенные, отпускаемые только по рецепту лекарственные препараты, запивая их текилой.
— Я сказала им, что сегодня они могут не приезжать, никаких проблем, — продолжила Никки, — но ты знаешь, какие они.
— Чертовски ответственные.
Она улыбнулась.
— В современном мире на таких спрос невысок. Я говорила им, что ты задержишься, но они настояли, что останутся, подадут обед и помоют часть посуды.
— Минни поела?
— Без отца отказалась. Наотрез. Мы все здесь совы, но она самая отъявленная полуночница из нас всех.
— Хорошее вино.
— Божественное.
В ее водительском удостоверении указывалось, что глаза у Николетты синие, тогда как на самом деле они были лиловые. Иногда становились такими же яркими и глубокими, как предвечернее небо. А сейчас напоминали лепестки ириса, растущего в мягкой тени.
— Престон тревожит меня, знаешь ли, — Никки смотрела в стакан.
— А меня нет. Эгоистичный подонок. Он умрет от передозировки или не умрет. Что меня тревожит, так это заботы, которые он взваливает на родителей.
— Нет, я про другое… Уолтер и Имоджин такие милые люди. Они его любят. Хорошо его воспитывали, делали все, что нужно. И однако он стал таким. Никогда не знаешь, как все обернется.
— Зах, Наоми, Минни… у них все будет отлично. Они хорошие дети.
— Они хорошие дети, — согласилась Николетта. — И Престон в свое время был хорошим ребенком. Знать нельзя. Можно только надеяться.
Джон подумал о Билли Лукасе, милом, симпатичном отличнике, книгочее. Практически высохшая лужа молока и крови. Залитый кровью коллаж из счетов. Задушенная бабушка, алая кровать сестры.
— У них все будет отлично. Не сомневайся. — Он сменил тему. — Между прочим, так уж вышло, что сегодня мне вспомнились фотографии, которые мы сделали на дне рождения Минни. Ты отправляла их родителям по электронной почте?
— Конечно. Я же тебе говорила.
— Наверное, я забыл. Кому-нибудь еще?
— Только Стефании. Иногда Минни напоминает мне ее, когда она была маленькой девочкой.
Стефания, младшая сестра Никки, теперь тридцатидвухлетняя, работала поваром по соусам в известном бостонском ресторане.
— Стефания и твои родители могли отправить фотографии кому-то еще?
Никки пожала плечами, на лице отразилось удивление.
— А что? У меня вдруг появилось ощущение, что это допрос.
Он не хотел тревожить ее. Пока не хотел. Сначала требовалось найти логичное объяснение той тревоге, что охватила его самого.
— На работе один мой коллега упомянул про Минни с заячьими ушками на ее дне рожденья. Кто-то прислал ему фотографию по мейлу. Он не помнил кто.
— Да уж, с этими ушками она выглядит супермилой, и ты знаешь, как люди обмениваются тем, что им нравится. Фотография, возможно, уже вывешена на нескольких сайтах. Милые детки точка ком. Заячьи ушки точка ком…
— Хищники-педофилы точка ком.
Николетта встала.
— Иногда ты остаешься полностью копом, когда с лихвой хватает и половины копа.
— Ты права. Проблема в том, что никогда не знаешь, когда надо быть половиной копа, а когда копом на все сто.
Она чокнулась с ним, чистый, мелодичный звук наполнил ванную.
— Ты не можешь все время мчаться по жизни на пятой передаче.
— Ты знаешь, какой я человек. Сбрасывать скорость получается у меня плохо.
— Пошли обедать. Потом я помогу тебе притормозить.
Она вышла из ванной первой, высоко подняв руку со стаканом, словно несла факел, который освещал им путь.
Он последовал за ней, прихватив свой стакан и бутылку, безмерно радуясь тому, что прожил с ней столько лет, но особенно остро осознавая, что сплетенное в конце концов расплетается, смотанное — разматывается, спутанное — распутывается. И молиться следовало о том, чтобы момент этот наступил, лишь когда ты уже состарился, устал и насладился жизнью. Да только очень часто судьба распоряжалась иначе.
10
До обеда Джон зашел на кухню к Уолтеру и Имоджин Нэш, пусть и не для того, чтобы выразить сочувствие по поводу последнего происшествия с Престоном. Они привыкли рассчитывать только на себя и не хотели, чтобы в них видели жертв. Опять же из чувства собственного достоинства они не могли допустить, чтобы хотя бы маленькая толика их ноши легла на плечи кого-то еще.
Уолтер двадцать четыре года прослужил коком во флоте, главным образом в гавани, а не на кораблях. Имоджин работала стоматологом-гигиенистом. Когда он устал смешивать ингредиенты сотнями фунтов и пятигаллонными емкостями, а ей надоело смотреть в широко раскрытые рты, они покончили с прежними профессиями и в пятьдесят лет пошли в школу менеджмента учиться управлять частными усадьбами и поместьями.
Они уже работали в ультрабогатом Монтесито, штат Калифорния, управляли усадьбой, расположенной на участке в двенадцать акров, с особняком площадью в сорок тысяч квадратных футов, гостевым домом площадью в пять тысяч квадратных футов, конюшней, двумя плавательными бассейнами и огромными розариями. Уолтер и Имоджин наслаждались жизнью, под их началом трудились двадцать человек, пока им на головы не свалился пьяный Престон, тогда тридцатилетний, решивший вернуться к родителям, чтобы выпросить у них скромное ежемесячное пособие. Начал он с того, что врезался на арендованном
