Не возбужденный и не заторможенный от лекарств — Билли неторопливо пересек свою часть консультационной палаты, расправив плечи, уверенно, даже грациозно. Смотрел он на Джона, только на Джона, с того самого момента, как переступил порог, пока не остановился перед ним, у самой стеклянной перегородки.
— Вы не психиатр, — голос чистый, ровный, ласкающий слух. Билли пел в церковном хоре. — Вы детектив, так?
— Кальвино. Отдел расследования убийств.
— Я признался давным-давно.
— Да, я знаю.
— Собранные улики доказывают, что это сделал я.
— Да, доказывают.
— Так чего вы хотите?
— Понять.
Улыбка, чуть ли не во весь рот, осветила лицо подростка, показывая, что вопрос он воспринял отменной шуткой. В свои четырнадцать лет, нисколько не раскаивающийся в совершенных убийствах, способный на чудовищную жестокость, улыбаясь, он выглядел не самодовольным или злобным, но мечтательным и обаятельным, будто вспоминал поездку в парк развлечений, расположенный на океанском берегу, в прекрасный солнечный день.
— Понять? — переспросил Билли. — Вы хотите сказать… каким был мой мотив?
— Ты не говорил, почему это сделал.
— Почему — это просто.
— Тогда почему?
— Погибель, — ответил подросток.
2
Если раньше только лил дождь, то теперь к нему внезапно добавился сильный ветер, забарабанивший каплями, словно залпами дроби, по бронированному стеклу забранных в решетки окон.
Эта безучастная барабанная дробь, казалось, согрела синий взгляд подростка, и его глаза заблестели еще ярче, совсем как огни маяка.
— Погибель, — повторил Джон. — И что это значит?
Билли Лукас вроде бы хотел объяснить, но потом ограничился пожатием плеч.
— Ты поговоришь со мной? — спросил Джон.
— Вы мне что-нибудь принесли?
— Ты про подарок? Нет. Ничего.
— В следующий раз принесите мне что-нибудь.
— А что бы ты хотел?
— Мне не разрешено ничего острого или твердого и тяжелого. Книжки в обложке подойдут.
Подросток получал только пятерки, учился уже в старшей школе, перескочив через два класса средней.
— Какие книжки? — спросил Джон.
— Все равно. Я читаю их, а потом переписываю в голове, чтобы все вышло, как мне хочется. В моей версии каждая книга заканчивается смертью всех.
Ранее молчаливое, закрытое облаками небо подало голос. Билли посмотрел в потолок и улыбнулся, словно гром обращался исключительно к нему. Откинув голову назад, закрыв глаза, он стоял, замерев, и после того, как раскат смолк.
— Ты планировал эти убийства или все получилось спонтанно?
Покачивая головой из стороны в сторону, будто слепой музыкант, захваченный музыкой, подросток ответил: «Ох, Джонни, я давно, очень давно планировал их убить».
— Как давно?
— Вы не поверите, Джонни. Очень, очень давно.
— С кого ты начал убивать?
— Какое это имеет значение, если они все мертвы?
— Для меня имеет, — ответил Джон Кальвино.
Молнии освещали окна, толстые капли сползали по стеклу, оставляя полоски, которые вибрировали при каждой вспышке.
— Первой я убил мать, в ее инвалидном кресле на кухне. Она доставала пакет молока из холодильника. Выронила его, когда в нее вошел нож.
Билли перестал покачивать головой, но по-прежнему смотрел в потолок с закрытыми глазами. Челюсть отвисла. Он поднял руки к груди, медленно провел ими по футболке.
Вел себя так, словно находился в легком трансе.
Когда руки спустились к чреслам, они задержались там, а потом заскользили вверх, таща с собой футболку.
— Отец сидел в кабинете, за столом, я ударил его сзади, дважды по голове, потом третий раз, уже концом молотка, каким выдергивают гвозди. Он так крепко засел в черепе, что я не сумел его вытащить.
Теперь Билли стянул футболку через голову и опустил руки, чтобы она соскользнула по ним на пол.
Глаза оставались закрытыми, голова — запрокинутой. Ладони лениво кружили по животу, груди, плечам, предплечьям. Казалось, изучали кожу, контуры тела.
— Бабушку я нашел в ее комнате, она смотрела телик. Ее вставные челюсти вылетели, когда я ударил ее в лицо. У меня это вызвало смех. Я подождал, пока она очнется, а потом задушил шарфом.
Он опустил голову, открыл глаза, подержал руки перед собой, словно изучая их, словно читая прошлое, а не будущее по линиям на ладонях.
— Потом я пошел на кухню. Захотелось пить. Я выпил пива и вытащил нож из матери.
Джон Кальвино сел на подлокотник кресла.
Он знал все, что рассказал ему подросток, за исключением порядка убийств: этого Билли не сообщил детективам, которые вели расследование. Медицинский эксперт представил свою версию, базирующуюся на уликах, но Джону требовалось знать, как все произошло на самом деле.
— Моя сестра, Селина, была в своей комнате, — продолжил Билли Лукас, все еще разглядывая руки. — Слушала плохую музыку. Я ей вставил перед тем, как прикончить. Вы знаете, что я ей вставил?
— Да.
Скрестив руки, лаская бицепсы, подросток вновь встретился взглядом с Джоном.
— Потом я ударил ее ножом ровно девять раз, хотя, думаю, убил ее четвертый удар. Мне просто не хотелось так быстро останавливаться.
Прогремел гром, потоки дождя обрушивались на крышу, воздух чуть вибрировал. Джон ощущал эту вибрацию, и в голову закралась мысль: а может, она никак не связана с грозой?
Он видел вызов и насмешку в пронзительном взгляде синих глаз подростка.
— Почему ты сказал «ровно»?
— Потому что, Джонни, я ударил ее ножом не восемь раз и не десять. Ровно девять.
Билли подошел к перегородке так близко, что едва не касался стекла носом. Его глаза переполняли угроза и ненависть, но одновременно они оставались колодцами отчаяния, в которых что-то утонуло.
Детектив и подросток долго смотрели друг на друга, прежде чем Джон оборвал паузу:
— Разве ты их не любил?
— Как я мог их любить, если едва знал?
— Но ты знал их всю свою жизнь.
— Я знаю вас лучше, чем знал их.
