Дин Кунц «Странный Томас»
Давним подругам: Мэри Кроув, Герде Кунц, Викки Пейдж и Джейн Пре. Мы будем гулять. Будем пить. Будем закусывать. Будем красивыми, красивыми, красивыми женщинами.
Чтоб сохранить надежду в сердце.
Бороться должен сам с собой.
От колыбели и до гроба
Неведом воину покой.
Не смеет сдаться он без боя.[1]
Глава 1
Меня зовут Одд[2] Томас, хотя в этом веке, когда слава — алтарь, у которого молится большинство людей, я не уверен, что вас должно интересовать, кто я и существую ли вообще.
Я не знаменитость. Не отпрыск знаменитости. Не женат, и не был, на знаменитости, меня не совращала знаменитость, у меня не изымали почку для трансплантации знаменитости. Более того, у меня нет ни малейшего желания быть знаменитостью.
Фактически я такое пустое место, по стандартам нашей культуры, что журнал «Пипл»[3] не только не опубликует обо мне статью, но, возможно, отвергнет мою попытку подписаться на это издание на том основании, что черная дыра моей антизнаменитости обладает достаточной силой, чтобы засосать все их предприятие в глубины забвения.
Мне двадцать лет. Для умудренного жизненным опытом взрослого я мало чем отличаюсь от ребенка. Для любого ребенка я достаточно взрослый, чтобы меня полагали заслуживающим недоверия и навеки исключили из сообщества маленьких и безбородых.
Соответственно, демографический эксперт может заключить, что моя среда общения — другие молодые мужчины и женщины, кто уже отметил двадцатый день рождения, но только готовится к двадцать первому.
По правде говоря, мне нечего сказать моим ровесникам. Насколько я себя знаю, меня не волнует большая часть того, что занимает умы и сердца других двадцатилетних американцев. За исключением, разумеется, стремления выжить.
Я веду необычную жизнь.
Не в том смысле, что моя жизнь лучше, чем ваша. Я уверен, что вам вполне хватает счастья, обаяния, удивления и терпимого страха. Как и я, вы — человек, в конце концов, а мы знаем, что есть радость, а что — ужас.
Я лишь хочу сказать, что жизнь у меня не типичная. Со мной постоянно происходят некие странности, с которыми другие люди сталкиваются нерегулярно, если сталкиваются вообще.
К примеру, я бы никогда не стал писать эти мемуары, не получив команды от человека, весящего четыреста фунтов и с шестью пальцами на левой руке.
Его имя — П. Освальд Бун, но все зовут его Маленький Оззи, потому что есть Большой Оззи, его отец.
Маленький Оззи держит кота, Ужасного Честера. Очень его любит. Думаю, если бы Ужасному Честеру довелось закончить свою девятую жизнь под колесами грузовика, большое сердце Маленького Оззи не пережило бы потери.
Лично я не испытываю особой любви к Ужасному Честеру, потому что он несколько раз мочился мне на туфли.
У него была на то причина, объяснил мне Оззи, и достаточно убедительно, но все-таки у меня нет уверенности, что именно такими были кошачьи мотивы. То есть я ставлю под сомнение правдивость Ужасного Честера, а не Маленького Оззи.
А кроме того, я не могу полностью доверять коту, который утверждает, что ему пятьдесят восемь лет. И хотя есть фотографии, подтверждающие сей факт, я склонен думать, что это подделка.
По причинам, которые станут очевидными, рукопись эта не может быть опубликована при моей жизни, и мои усилия не будут оплачены щедрыми гонорарами, которые я смогу потратить. Маленький Оззи предлагает мне объявить наследником моего литературного состояния Ужасного Честера, который, по его убеждению, переживет нас всех.
Но я выберу другого. Того, кто не мочился на меня.
Так или иначе, я пишу эти мемуары не ради денег. Пишу, чтобы сохранить психическое здоровье и убедить прежде всего себя, уж не знаю, удастся ли, что у моей жизни есть цель и значение, достаточно веские, чтобы не обрывать ее.
Не волнуйтесь, чтиво, которое вас ждет, будет далеко не мрачным. П. Освальд Бун потребовал, чтобы тон был легким.
— Если читать будет трудно, — предупредил он, — я усядусь моим четырехсотфунтовым задом тебе на лицо, и не думаю, чтобы ты хотел бы умереть именно так.
Оззи — хвастун. Его зад, пусть и внушительных размеров, весит, наверное, не больше ста пятидесяти фунтов. Остальные двести пятьдесят распределены по всему телу.
Когда впервые выяснилось, что мне не всегда удается выдерживать легкий тон, Оззи предположил, что я — плохой рассказчик.
— Вот у Агаты Кристи в «Убийстве Роджера Экройда» все получилось как надо.
В этом детективном романе, написанном от первого лица, милейший рассказчик и оказывается убийцей Роджера Экройда и об этом признается читателю лишь в самом конце.
Поймите, я — не убийца. Я не сделал ничего дурного, что мне следовало бы скрывать от вас. И обвинения в том, что я — плохой рассказчик, связаны в основном с напряжением, свойственным некоторым глаголам.
Не волнуйтесь об этом. Скоро вы узнаете правду.
К тому же я забегаю вперед. Маленький Оззи и Ужасный Честер появятся в повествовании лишь после взрыва коровы.
А началась эта история во вторник.
Для вас это день, следующий за понедельником. Для меня — день, который, как и остальные шесть, наполнен таинственностью, приключениями, ужасом.
Из этих слов не следует делать вывод, что жизнь моя романтичная и загадочная. Чрезмерное обилие таинственности раздражает. Избыток приключений отнимает последние силы. И даже самая малость ужаса еще долго дает о себе знать.
Во вторник утром я проснулся безо всякого будильника. Разбудил меня сон об убитых сотрудниках боулинг-центра.
Я никогда не завожу будильник, потому что мои внутренние часы куда надежнее. Если я хочу встать ровно в пять, перед тем как лечь в постель, я трижды говорю себе, что должен проснуться точно в 4:45.
Мои внутренние часы абсолютно надежны, но, по какой-то причине, отстают на четверть часа. Я выяснил это давным-давно и приспособился к этой их особенности.
Сон об убитых сотрудниках боулинг-центра тревожит меня раз или два в месяц последние три года. Детали еще недостаточно ясны, чтобы стать поводом к действию. Мне остается надеяться, что все
