золе и пыли у подножия лестницы. Были они и на ступенях. Вот я и решила пойти по ним.
В этой части отеля огонь бушевал с особой яростью. Большинство стен между коридором и номерами выгорело, оставив широкие пространства. Потолок поддерживался стальными опорами, ранее скрытыми бетоном. Годами пыль оседала и оседала на полу, покрывая его ровным ковром, по которому недавно и прошелся мой саблезубый тигр.
— Зверь тут бродил долго. Я так увлеклась кругами, которые он описывал, что совершенно забыла про тебя. Совершенно забыла. И только когда услышала, как ты шебуршишься где-то неподалеку, выключила свой фонарь. Это круто, друг мой. Я думала, что иду за кошкой, а меня потянуло к тебе, хотя я этого совершенно не ожидала. Ты — очень странный тип, знаешь ли.
— Знаю, — признал я.
— Это действительно кошка или следы оставил фантом, которого ты использовал, чтобы привести меня сюда?
— Это действительно кошка, — заверил ее я.
Я страшно устал. И перепачкался, как трубочист. Мне хотелось с этим покончить, вернуться домой, принять ванну.
Нас разделяли двенадцать футов. Будь расстояние на несколько футов меньше, я бы попытался прыгнуть на нее, сбить с ног, отобрать пистолет.
Если бы я мог сделать так, чтобы она продолжала говорить, как знать, может, и представилась бы возможность поменяться ролями. С другой стороны, для того, чтобы она говорила и говорила, от меня ничего и не требовалось.
— Я знаю одного принца из Нигерии, который заявлял, что он — исангома и может после полуночи превращаться в пантеру.
— Почему не после десяти вечера?
— Не думаю, что он вообще мог превращаться. Скорее он лгал, потому что хотел со мной трахнуться.
— Насчет меня можете не волноваться. Я не захочу.
— Должно быть, это была фантомная кошка. С чего настоящей заходить в эту вонючую помойку?
— У западной вершины Килиманджаро, на высоте примерно девятнадцати тысяч футов, лежит иссохший, мерзлый труп леопарда.
— Гора в Африке?
— «Что понадобилось леопарду на такой высоте, никто объяснить не может», — процитировал я.
Она нахмурилась.
— Не понимаю. В чем тайна? Злобный, тупой леопард, он может пойти куда угодно.
— Это строчка из «Снегов Килиманджаро».
Рука с пистолетом дернулась, выражая нетерпение Датуры.
— Рассказ Эрнеста Хемингуэя, — объяснил я.
— Парня, который продает мебель? Какое отношение имеет Хемингуэй ко всему этому?
Я пожал плечами.
— У меня есть друг, которому очень нравятся мои литературные аллюзии. Он думает, что я мог бы стать писателем.
— Вы — геи или как? — спросила Датура.
— Нет. Он невероятно толстый, а у меня сверхъестественные способности, вот и все.
— Дорогой мой, иногда в твоих словах так мало смысла. Ты убил Роберта?
За исключением двух мечей света, которыми мы светили друг мимо друга, второй этаж прятался в темноте. Пока я спускался по вертикальному желобу, а потом пробирался по горизонтальному коробу, дождь вымыл последние остатки света зимнего дня.
Смерти я не боялся, но очень уж не хотелось умереть в этой огромной, закопченной пещере.
— Ты убил Роберта? — повторила она.
— Он упал с балкона.
— Да, после того, как ты его застрелил. — По голосу не чувствовалось, что она расстроена. Собственно, она разглядывала меня с расчетливостью паучихи «черная вдова», прикидывающей, гожусь ли я ей в пару. — Ты очень ловко все скрываешь, но ведь ты, как ни крути, мундунугу.
— С Робертом было что-то не так.
Она нахмурилась.
— Я не знаю, о чем ты. Мои парни не всегда остаются со мной так долго, как мне хотелось бы.
— Не всегда?
— За исключением Андре. Он — настоящий бык, мой Андре.
— Я думал, он конь. Cheval Андре.
— Жеребец до мозга костей, — подтвердила она. — А где Дэнни-Урод? Верни мне его. Такая забавная маленькая обезьянка.
— Я перерезал ему горло и сбросил в лифтовую шахту.
Мои слова возбудили ее. Ноздри раздулись, на грациозной шее запульсировала жилка.
— Почему ты это сделал?
— Он предал меня. Рассказал тебе мои секреты.
Датура облизала губы, словно только что покончила со вкусным десертом.
— Ты такой же многослойный, как лук, дорогой мой.
Я уже решил сыграть с ней в игру мы-одного-поля-ягоды-так-чего-нам-не-объединить-усилия, когда возникла другая возможность.
— Тот нигерийский принц — кусок дерьма, но я уверена, что ты смог бы стать пантерой после полуночи.
— Не пантерой, — ответил я.
— Нет? Тогда кем же ты можешь стать?
— Во всяком случае, не саблезубым тигром.
— Ты можешь стать леопардом, как на Килиманджаро? — спросила она.
— Горным львом.
Калифорнийский горный лев, один из самых опасных хищников на Земле, предпочитает жить в горах и лесах, но хорошо адаптируется и в холмистой местности, где самая высокая растительность — кусты.
Вот и на холмах и каньонах в окрестностях Пико-Мундо, которые чуть ли не сплошь заросли кустами, горные львы прекрасно себя чувствуют и иногда даже решаются заходить на соседние территории, по существу, в настоящую пустыню. Самец горного льва может объявить своими охотничьими угодьями участок в сотню квадратных миль, и ему не нравится сидеть на одном месте.
В горах он кормится оленями и большерогими козлами. На такой пустынной территории, как Мохаве, гоняется за койотами, лисами, енотами, зайцами, грызунами, и такое меню вполне его устраивает.
— Мужские особи весят от ста тридцати до ста пятидесяти фунтов, — сказал я ей. — Они предпочитают охотиться под покровом ночи.
На ее лице отразилось детское ожидание чуда (мне уже довелось это видеть, когда мы собирались спуститься в казино с Думом и Глумом, и, пожалуй, только таким мне лицо Датуры и нравилось).
— Ты собираешься мне показать это?
— Даже днем, если горный лев по каким-то причинам идет, а не отдыхает, люди крайне редко видят его, так бесшумно он передвигается. Может пройти совсем рядом, а его не заметят.
Такой же возбужденной она, похоже, была и на человеческом жертвоприношении.
— Эти следы от лап — они твои, не так ли?
— Горные львы любят уединение и тишину.
— Они любят уединение и тишину, но ты собираешься показать мне само превращение. — Она и раньше требовала чудес, волшебного и невозможного, ледяных пальцев, пробегающих вверх-вниз по позвоночнику. И теперь думала, что этот час настал. — Меня привели сюда не следы фантома. Ты трансформировался… и оставил эти следы сам.
Если бы я был на месте Датуры, а она — на моем, то я бы стоял спиной к горному льву и,
