Он все смотрел на меня, а я так и не понял, дышал ли он… или такой необходимости у него не возникало.
Если и существовала миссис Хосс, ее волю давно бы растоптали или это была на удивление крутая дама.
— Что ж, — вырвалось у меня. На продолжение ума уже не хватило.
Наконец он моргнул, медленно, словно игуана, греющаяся на солнце в пустыне.
Протянул правую руку:
— Возьми меня за руку.
Я знал зачем и совершенно не хотел принимать в этом участие.
Рука чифа зависла над столом ладонью вверх. С пальцами, достаточно большими и длинными, чтобы сделать честь профессиональному баскетболисту, хотя он, скорее всего, практиковал только один спорт: расшибал головы подозреваемых одну о другую.
Я прочел не один триллер, авторы которых писали: «Воздух напитывался яростью» или «Ярость собиралась над головой, как черное грозовое облако». Я всегда считал, что мастерскими такие строки не назовешь, но, может, они заслуживали и Нобелевской, и Пулитцеровской премии.
— Возьми меня за руку, — повторил Хосс Шэкетт.
— Я уже встречаюсь с одним человеком.
— Какой смысл встречаться, если у тебя оторван конец?
— У нас все равно платонические отношения.
Мои руки лежали на столе. С быстротой молнии он схватил мою левую руку, сжал своей.
Бетонная камера исчезла. Я вновь стоял на Армагеддон-Бич, залитый алым светом.
Чиф Хосс Шэкетт не относился к тем людям, которые с готовностью демонстрируют, что они чувствуют или думают. Но когда он отпустил мою руку, вернув меня в реальный мир, и откинулся на спинку стула, я понял по его чуть расширившимся зрачкам, что разделил с ним свое видение.
— И что все это означает? — спросил я.
Он не ответил.
— Потому что со мной такое случилось лишь однажды, и меня это пугает.
Его суровому, мужественному лицу позавидовал бы и Сталин. Подчелюстные мышцы скрутились в узлы, словно он грыз грецкие орехи.
— Ничего подобного… передачи снов… раньше не бывало, — продолжил я, — и мне так же не по себе, как и вам.
— Передача снов.
— Мне приснился этот сон. А теперь люди прикасаются ко мне, и я в него возвращаюсь. Что здесь… Сумеречная Зона?
Он наклонился вперед, и у меня создалось ощущение, что тираннозавр, прогуливающийся по Юрскому парку, вдруг обернулся и остановил на мне свой взгляд.
— Ты кто? — спросил он.
— Понятия не имею.
— Знаешь, я могу не просто спросить.
— Сэр, я ценю тот факт, что вы просто спрашиваете. Действительно ценю. Но я серьезно. У меня амнезия.
— Амнезия?
— Да.
— Это печально.
— Не то слово. Не знать свое прошлое, кто ты, откуда, куда идешь. Это крайне печально.
— Ты сказал преподобному Морану, что твое имя Тодд.
— Сэр, клянусь, это всего лишь имя, которое я ему назвал. Мог бы сказать Ларри, или Верной, или Руперт, или Ринго. Я могу быть кем угодно. Просто не знаю.
Он вновь уставился на меня. У него получалось. Секунда проходила за секундой, все более убеждая меня, что он откусит мне нос, если я не выложу все, что знаю о себе. И это будет только начало.
Я понимал, что мой поступок он расценит как слабость, но пришлось отвести взгляд, прежде чем его глаза высосали бы из меня душу. Я пристально оглядел свою левую руку, чтобы убедиться, что он вернул ее мне со всеми пальцами.
— При тебе нет ни одного документа, который мог бы удостоверить твою личность, — в голосе чифа звучала серьезность Дарта Вейдера.
— Да, сэр. Совершенно верно. Будь у меня такой документ, я бы знал, кто я.
— Мне не нравится, что по моему городу ходят люди без идентификационных документов.
— Разумеется, сэр, вам и не может такое нравиться, вы же сотрудник правоохранительных органов. Будь я на вашем месте, мне бы тоже не понравилось, пусть даже Конституция и не требует, чтобы человек постоянно имел при себе удостоверение личности.
— Так ты — специалист по Конституции?
— Нет. Хотя все возможно. Я этого не узнаю, пока ко мне не вернется память. Я думаю, меня ударили по голове.
Осторожно я ощупал шишку, появившуюся после того, как Уиттл ударил меня фонарем.
Чиф наблюдал, как я ощупываю шишку, но комментировать не стал.
— Тот, кто нанес мне удар, приведший к амнезии, должно быть, забрал мой бумажник.
— Когда тебя ударили? Этим вечером на берегу?
— На берегу? Этим вечером? — Я нахмурился. — Нет, сэр. Я думаю, это произошло гораздо раньше.
— В моем городе людей не бьют по голове при свете дня.
Я пожал плечами.
Понятное дело, ему это не понравилось. Но ведь сделанного не вернешь.
— Так ты говоришь, по голове тебя ударили до того, как ты во второй половине дня прыгнул с пирса?
— Да, сэр. Собственно, мои воспоминания начинаются с того, как я иду по мосткам к пирсу, гадая, кто я, где я и ел ли я ленч или нет.
— Почему ты прыгнул с пирса?
— После того как я потерял сознание от удара по голове, сэр, едва ли от меня можно было ждать адекватного поведения.
— Почему ты сказал Утгарду, что надвигается тридцатифутовая волна цунами?
— Утгарду?
— Утгарду Ролфу.
— Это такой человек, сэр?
— Ты его вспомнишь. Ходячая гора с крошечной бородкой под нижней губой.
— Ах да. Гигант. Отменно разбирается в гавайских рубашках. Хотя я не помню, что говорил ему о цунами. Должно быть, еще не пришел в себя после того удара по голове.
— Утгард положил руку тебе на плечо… и увидел то же самое, что я несколькими минутами раньше, когда коснулся твоей руки. Он мне все это описал.
— Да, сэр. Он и вы. Такое уже произошло дважды. Этот сон я видел, когда лежал без сознания, до того, как понял, что иду по мосткам, направляясь к пирсу.
— Расскажи мне о своем сне.
— Рассказывать особенно нечего, сэр. Вы все видели. Красное небо, море, полное света, песок такой яркий, очень пугающий.
Зрачки чифа расширились, словно он намеревался погасить свет и охотиться на меня, как змей — на мышь.
— Очень пугающий, — повторил я.
— И что, по-твоему, он означает?
— Означает? Сон, сэр? Я никогда не видел сон, который что-нибудь означает. Такое бывает только в старых фильмах с цыганками.
