— Желала бы я знать, покончим ли мы когда-нибудь со всеми этими неприятностями, — сказала дама по-английски. — Но я думаю, что тут какое-нибудь недоразумение. Я расспрошу ее. Синьорина, — продолжала она по-итальянски строгим тоном, как бы заранее уже не доверяя тому, что услышит, — имя Караччиоли одно из славнейших и благородных имен Италии, и его не часто носит дочь смотрителя башен какого бы то ни было князя.
Джита вздрогнула и казалась смущенной; но слишком чистая и благородная сама по себе, она не могла долго оставаться угнетенной, когда ее обвиняли чуть не в преступлении, и хотя яркий румянец, напоминавший вечернюю зарю ее отечества, сбежал с ее щек, она подняла глаза на нахмуренное лицо дамы и ответила:
— Я знаю, что вы хотите сказать, ваше сиятельство, и сознаю, что вы правы; но жестоко было бы запретить дочери носить имя ее отца. Моего отца звали Караччиоли, и это имя осталось мне единственным от него наследством. Какие он имел права на него, об этом спросите моего дядю.
— Объясните же, синьор Джунтотарди, скажите нам сначала историю этого имени, а затем причину, приведшую вас сюда.
— Благородная дама, моя сестра — одна из самых набожных и добродетельных женщин в Италии, теперь уже умершая, была замужем за доном Франческо Караччиоли, сыном дона Франческо из известной знаменитой семьи, того дона Франческо, который в настоящее время приговорен к смерти за то, что повел флот против короля. Джита, которая находится здесь перед вами, единственный ребенок от этого брака. Правда, церковь не освятила того союза, которому обязан своим рождением отец моей племянницы, но благородный адмирал и минуты не колебался признать его своим сыном; он дал ему свое имя и не оставлял своим покровительством до Тех пор, пока тот не женился на сестре бедного ученого. Тогда сын впал в немилость со стороны отца. Но тут в скором времени смерть избавила обоих — и мужа и жену от неудовольствия отца. Вот и вся наша история, благородная синьора, она очень проста.
— Известно ли князю Караччиоли, что у него есть внучка?
— Я сильно в этом сомневаюсь, синьора. Ребенок осиротел в раннем детстве, и я считал бесполезным обратиться к такому важному человеку, не рассчитывая, чтобы ему приятно было признать свое родство с нашей скромной семьей.
Эти слова, по-видимому, успокоили даму, и она передала Нельсону весь разговор.
— Возможно, — продолжала она, — что они пришли сюда по поводу того же дела, о котором мы уже столько слышали, и так бесплодно. Хотя не думаю, что им за дело до человека совершенно им незнакомого? Что вам надобно, Джита? Вот это дон Горацио Нельсон, славный английский адмирал, о котором вы, наверное, много слышали.
— Я знаю его, ваша светлость. Мой добрый дядя сейчас сказал вам, кто мы, и теперь вам не трудно угадать причину, приведшую нас сюда. Мы прибыли только сегодня утром из Санта-Агаты, с того берега залива, и узнали здесь от одного нашего родственника о только что совершившемся аресте дона Франческо, вслед за тем услыхали, что его приговорили к смерти за измену королю офицеры, находящиеся на этом самом корабле; а иные идут еще дальше, синьора, и говорят, что казнь над ним будет совершена еще до солнечного заката.
— Если бы это и действительно так было, какое вам до этого дело? Вы его не знаете.
— Он отец моего отца, ваша светлость; и хотя я его никогда не видала, я почитаю в нем родственника.
— Все это прекрасно, Джита, но ведь не можете же вы любить человека, которого никогда не видали и который даже не знает, что вы его внучка?! Вы еще так молоды, и, как девушке, вам надо поступать очень осторожно. Даже мужчины зачастую действуют весьма опрометчиво, вмешиваясь в политику в настоящее смутное время.
— Синьора, меня сюда привели не политические вопросы, а естественное родственное чувство и чувство верности и долга.
— Что же вы имеете нам сказать? — нетерпеливо воскликнула красавица. — Подумайте, что вы отнимаете время у человека, занятого множеством самых важных дел.
— Я это знаю, ваша светлость, и постараюсь высказаться как можно короче. Я пришла просить этого знатного иностранца о помиловании моего деда. Мне сказали, что король ни в чем не откажет ему, и ему стоит только попросить.
Если кто до сих пор отдавал предпочтение более зрелой красоте прекрасной дамы перед девственной прелестью молодой девушки, то, видя их теперь рядом, он, наверное, отказался бы от своего мнения. В то время как прелестное личико Джиты дышало надеждой и светилось почти молитвенным настроением, темная туча заволокла чело англичанки, сгладив с него все следы мягкости и женственности. Не будь свидетелей, Джиту, по всей вероятности, грубо выпроводили бы; но дама была слишком большая дипломатка, и она сумела сдержать себя ради известной цели.
— Адмирал не неаполитанец, он англичанин и не имеет права изменить судебный приговор вашего короля. Ему неловко вмешиваться в постановления вашего государства.
— Никогда не может быть неловко вмешаться для спасения жизни своего ближнего. Даже более, это достойный поступок перед Богом.
— Что вы можете об этом знать? Сознание, что в ваших жилах течет кровь Караччиоли, заставляет вас забыть свой пол и свое положение и порождает в вас какие-то романтические понятия о долге.
— Вы ошибаетесь, синьора. Уже восемнадцать лет я знаю, что несчастный адмирал Караччиоли мой дед; на так как он ни разу не выразил желания видеть меня, то и я никогда не испытала желания представиться ему, чтоб не показаться навязчивой. До сегодняшнего дня я никогда не думала о семействе Караччиоли иначе, как глубоко сожалея о проступке моей бабушки; теперь к этому сожалению присоединяется еще тяжелое сознание жестокой судьбы соучастника ее вины, и является чувство жалости к нему.
— Ты смело говоришь о твоих благородных и славных родственниках, девушка!
Дама произнесла эти слова еще суровее, с нахмуренными бровями. Быть может, в ее личной жизни были события, делавшие для нее невыносимым провозглашение святости правил чистой и строгой нравственности.
— Не я говорю, ваша светлость, это Бог так говорит. Именно ради греха моего деда адмирал не должен допустить, чтобы он умер так внезапно. Смерть ужасна для иных, кто не верит в искупление Сына Божья; а тем более она ужасна без подготовки. Правда, дон Франческо уже не молод; но вы, может быть, заметили, синьора, что под старость совесть у человека особенно черствеет, ему точно никогда не предстоит умереть. Я говорю о тех, кто всю жизнь прожил в свое удовольствие.
— Вы слишком молоды, синьорина, чтобы проповедовать новые взгляды; к тому же вы забываете, что адмиралу время дорого. Можете теперь удалиться, я передам ему все, что вы мне сказали.
— У меня еще другая просьба, ваша светлость, — повидать дона Франческо, чтобы получить его благословение.
— Его нет на нашем судне, он на фрегате «Минерва», и вас, конечно, допустят к нему. Постойте, несколько слов помогут вам добиться желаемого. Вот, возьмите. Прощайте, синьорина.
— Могу я сколько-нибудь надеяться, ваша светлость? Подумайте только, как заманчива должна быть жизнь, кто в ней пользовался так долго достатком и занимал почетное место! Самый слабый луч надежды, принесенный его внучкой, сделал бы ее в глазах деда вестницей Неба.
— Я не могу сказать вам ничего определенного — дело в руках неаполитанского суда, и мы, англичане, в него не вмешиваемся. Уходите теперь оба, адмиралу надо заняться другими неотложными делами.
Джита печально и медленно удалилась со своим дядей. В дверях каюты они встретились с лейтенантом, под караулом которого находился несчастный приговоренный и который шел теперь к адмиралу с последней просьбой дона Франческо позволить ему умереть смертью солдата, а не казнью разбойника. Мы не будем здесь приводить последовавший за тем разговор, что увело бы нас далеко; скажем только, что в этой просьбе ему было отказано.
Глава XIV
Как многие другие тираны, смерть любит наносить удары, которые выказывают высшую гордость ее могущества и самовластной воли.
Весьма возможно, что Нельсон так и не узнал в точности
