— Дон Камилло Монфорте, я такой же христианин, как и вы.
— Ах, так! Ты меня знаешь? Вероятно, ты Баттиста, тот самый гондольер, что приходил ко мне во дворец?
— Нет, синьор, я не Баттиста. С этими словами неизвестный повернулся к луне, и ее мягкий свет упал на его лицо.
— Якопо! — воскликнул герцог, отпрянув подобно всем венецианцам, неожиданно встречавшим выразительный взгляд браво.
— Да, синьор, Якопо.
В ту же секунду в руках неаполитанца блеснула рапира.
— Не подходи! И объясни мне, что привело тебя сюда?
Браво улыбнулся, не изменив позы.
— С тем же правом я могу спросить герцога святой Агаты, почему он бродит в этот час среди еврейских могил.
— Сейчас не время для острот! Я не шучу с такими, как ты! Если кто-то в Венеции подослал тебя ко мне, тебе придется призвать на помощь все свое мужество и ловкость, чтобы заработать свои деньги.
— Уберите рапиру, дон Камилло, я не собираюсь причинять вам зло. Неужели я стал бы искать вас в этом месте, будь я нанят для такого дела? Скажите сами, кто знал о вашей поездке сюда? Разве это не простая прихоть молодого дворянина, который считает, что гондола мягче его постели? Мы с вами уже встречались, дон Камилло Монфорте, и тогда вы больше доверяли мне.
— Ты говоришь правду, Якопо, — сказал герцог, отводя рапиру от груди браво, но все еще не решаясь спрятать оружие. — Ты говоришь правду. Я действительно приехал сюда неожиданно, и ты не мог этого предвидеть. Но зачем ты здесь?
— А зачем здесь они? — спросил Якопо, указав на могилы у своих ног. — Мы рождаемся и умираем — вот и все, что нам известно о себе; но когда и где — это тайны, и только время раскроет их нам.
— Ты ведь не из тех, кто действует без определенной цели. Израэлиты, разумеется, не могли предвидеть своего путешествия на Лидо, но ты-то приехал сюда неспроста.
— Я здесь потому, дон Камилло Монфорте, что душа моя жаждет простора. Я хочу дышать морским воздухом — смрад каналов душит меня. Мне дышится свободно только здесь, на песчаном берегу!
— У тебя есть и другая причина, Якопо?
— Да, синьор. Я ненавижу этот город, злодейств! Говоря это, браво погрозил кулаком в сторону куполов Святого Марка, и взволнованный голос его, казалось, исходил из самой глубины души.
— Странно слышать это от…
— От браво? Не бойтесь этого слова, синьор! Я часто его слышу. Но стилет браво все же честнее меча мнимого правосудия Святого Марка! Самый последний убийца в Италии, тот, кто за два цехина вонзит кинжал в грудь друга, действует открыто по сравнению с безжалостным предательством в этом городе!
— Я понимаю тебя, Якопо. Тебя наконец изгнали. Голос народа, как бы слаб он ни был в республике, достиг все же ушей твоих хозяев, и они лишили тебя своего покровительства.
Якопо бросил на герцога такой странный взгляд, что дон Камилло невольно поднял свою рапиру, но ответ браво был проникнут обычным спокойствием.
— Синьор герцог, — сказал он, — было время, когда дон Камилло Монфорте считал меня достойным своих поручений.
— Я этого не отрицаю. Но, вспомнив сей случай, ты пролил свет и на кое-что другое! Негодяй! Так ото из-за твоего предательства я потерял свою жену!
Рапира герцога была у самого горла Якопо, но тот не двинулся с места. Взглянув на своего взволнованного собеседника, он коротко и горько усмехнулся.
— Похоже, что герцогу святой Агаты не дают покоя мои лавры, — сказал он. — Восстаньте из могил, израэлиты, и будьте свидетелями, чтоб никто не усомнился в содеянном! Благороднейший синьор Калабрии устроил засаду средь ваших презренных могил простому уличному браво! Вы удачно избрали место, дон Камилло, потому что рано или поздно эта рыхлая, размытая морем земля все равно примет меня в свое лоно. Даже умри я у самого алтаря, с самыми покаянными молитвами святой церкви на устах, эти ханжи отошлют мое тело сюда, к голодным иудеям и проклятым еретикам. Да, я изгнанник, и нет мне места рядом с правоверными!
В его словах звучала такая странная смесь иронии и горечи, что дон Камилло заколебался. Но, памятуя свое горе, он снова потряс рапирой.
— Твои наглые насмешки не спасут тебя, мошенник! — крикнул он. — Ведь ты знал, что я хотел поставить тебя во главе отборного отряда, который должен был устроить побег из Венеции моей возлюбленной.
— Совершенная правда, синьор.
— И ты отказался?
— Да, благородный герцог.
— И, не удовлетворившись этим, ты узнал все подробности моего плана и выдал его сенату?
— Нет, дон Камилло Монфорте. Мой долг по отношению к сенату не позволил мне служить вам. Иначе, клянусь самой яркой звездой небосвода, сердце мое радовалось бы счастью двух юных и преданных влюбленных! Нет, нет! Тот не знает меня, кто думает, что чужая радость не приносит мне удовольствия. Я сказал вам, что принадлежу сенату, и этим все сказано.
— Я имел слабость верить тебе, Якопо, потому что в тебе так странно сочетается добро и зло; несмотря на твою мрачную славу, твой ответ, показавшийся мне искренним, успокоил меня. Но слушай: меня обманули в ту минуту, когда я уже не сомневался в успехе!
Якопо слушал с интересом; затем он двинулся медленно вперед в сопровождении настороженного герцога, и слабая улыбка тронула его губы, словно он сожалел о доверчивости своего спутника.
— С горя я проклял все человечество за это предательство, — продолжал неаполитанец.
— Это скорее подобает слышать настоятелю собора Святого Марка, чем наемному убийце.
— Они скопировали мою гондолу, ливреи моих слуг.., похитили мою жену. Ты молчишь, Якопо?
— Какого ответа вы ждете? Вас обманули, синьор, в стране, где даже государь не смеет доверить тайну своей жене. Вы хотели лишить Венецию богатой наследницы, а Венеция лишила вас невесты. Вы затеяли большую игру, дон Камилло, и крупно проиграли. Делая вид, что хотите помочь Венеции в ее отношениях с Испанией, вы заботились только о своих интересах и правах.
Дон Камилло бросил изумленный взгляд на браво.
— Что вас так удивляет, синьор? Вы забываете, что я давно живу среди тех, кто взвешивает выгоды каждого политического дела и с чьих уст не сходит ваше имя. Ваш брак вдвойне невыгоден Венеции, равно заинтересованной как в женихе, так и в невесте. Совет уже давно высказался против вашего союза.
— Но каким образом им удалось меня провести? Если это не ты, то кто же предал меня?
— Синьор, в этом городе даже статуи выдают тайны правительству. Я многое увидел и понял в то время, как меня считали простым орудием. Но я понял еще и то, чего мои хозяева сами не сумели постичь. Я смог бы заранее предсказать печальный исход вашей свадьбы, если бы знал, что она состоится.
— Этого ты не смог бы сделать, не будь ты посвящен в их планы.
— Действия себялюбца легко предвидеть, трудно угадать лишь поступки людей честных и бескорыстных. Тот, кто способен понять интересы Венеции в настоящий момент, владеет самыми сокровенными тайнами государства, ибо Венеция всегда добьется того, чего пожелает, если только это не будет стоить ей чересчур дорого. А что касается этого предательства, — неужели вы думаете, что среди ваших слуг мало доносчиков?
— Но я доверял только избранным…
— Дон Камилло, в вашем дворце нет никого, кроме Джино, кто не состоит на службе у сената или его агентов. Те самые гондольеры, которые ежедневно катают вас по каналу, получают цехины от республики. И платят им не только за то, чтобы они следили за вами, но еще и друг за другом!
— Неужели это правда?
— А вы когда-нибудь сомневались в этом, синьор? — спросил Якопо с видом человека, которому доставляет удовольствие наивность другого.
— Я знал их лицемерие — делают вид, что верят в то, над чем в душе смеются, но я не думал, что они
