поведении и склонностях Милдред. Нет, однако, никакого сомнения, что молодая девушка была обязана своим совершенствам как в том, так и в другом скорее тому, что никогда не разлучалась с матерью, чем ее наставлениям: долголетний пример всегда производит свое действие.
В Вичекомбе решительно никто не знал истории разжалования Доттона, который никогда не был выше лейтенанта и лишился этого чина приговором военного суда. Вторичным принятием своим на службу в звании штурмана он был обязан жене, которая пользовалась большим покровительством лорда Вильметера, брата подруг ее юности. Что господин Доттон промотал все достояние своей жены, это было так же хорошо всем известно, как и то, что он был не слишком воздержан к спиртным напиткам и что жена его была несчастная, достойная истинного сожаления и удивления женщина.
Это небольшое отступление, вероятно, извинит нам добрый читатель, тем более что оно произошло вследствие необыкновенного внимания, оказанного адмиралом Блюуатером нашей прелестной героине. С тонкостью светского человека, отбросившего лета и звание, он успел преодолеть робость Милдред и сделать ее разговорчивой и был поражен тонкостью ее чувств и глубокими ее познаниями.
Лишь только позволило приличие, миссис Доттон попросила у хозяина позволения удалиться со своей дочерью в другую комнату. Выходя, она бросила боязливый взгляд на мужа, лицо которого начинало уже краснеть от частого употребления портвейна; несмотря на все старание казаться улыбающейся и веселой, она не могла скрыть своей душевной тревоги и лишь только вошла в гостиную, как слезы градом потекли по ее щекам. Милдред не нужно было объяснений, она бросилась на грудь своей матери и несколько минут горько плакала вместе с ней.
— Что за причина, Милдред, — сказала мать, успев, наконец, преодолеть свои чувства и осушить слезы и глядя с нежной любовью в лицо прекрасной девушке, — что адмирал Блюуатер в продолжение всего обеда так коротко с тобой обходился? Право, я не знаю, что и подумать!
— Он чудный старик, добрая матушка, — отвечала Милдред. — Он так добр, так откровенен, что невольно с первой встречи приобретает полное доверие каждого. Мне удивительно только, неужели он серьезно говорил о благородной смелости и высоком мужестве принца Эдуарда?
— Без сомнения, это была одна только шутка; министерство едва ли вверит команду флота кому-нибудь другому, кроме истинного вига. Когда я была еще девушкой, я видела многих членов его фамилии и всегда слышала, что о них отзывались с истинным уважением. Лорд Блюуатер, двоюродный брат этого Блюуатера, был очень дружен с нынешним лордом Вильметером и часто бывал у него. Сколько я помню, этот Блюуатер в ранней юности был жестоко обманут в любви и с тех пор ни разу и не подумал о браке. Поэтому тебе не мешает быть с ним несколько осторожнее.
— Это предостережение, милая матушка, совершенно, кажется, лишнее, — отвечала Милдред, смеясь. — Я могу любить адмирала, как отца, а для другого какого бы то ни было чувства он, кажется мне, уж слишком стар.
— Но зато он моряк, а это, сколько мне известно, должно иметь в твоих глазах какую-нибудь цену, — отвечала мать, улыбаясь и с нежностью, однако, и не без лукавства, глядя на свою дочь.
В это время в комнату вошел Блюуатер.
— Я бежал от бутылки, как от самого страшного неприятеля, желая скорее присоединиться к вам и вашей прекрасной дочери, — сказал он. — Окес со своим братом баронетом сильно потягивают кливер, как говорят моряки, а я без сигнала вышел из линии.
— Я уверена, что сэр Джервез не пьет вина более того, сколько оно может быть полезно уму и телу, — заметила миссис Доттон с поспешностью, в которой тотчас же начала раскаиваться.
— О, разумеется, нет! Джервез Окес умерен, как самый строгий отшельник, а между тем у него есть такая способность казаться пьющим, что он любому четырехбутыльнику будет приятным сотоварищем. Как он это делает, я не могу вам сказать, но у него выходит это так ловко, что он едва ли лучше победит врага на открытом поле, чем своих застольных противников заставит покатиться под стол. Сэр Вичерли только что начал свои тосты в честь Ганноверского Дома, и у них, вероятно, будет еще долгое заседание.
Миссис Доттон со вздохом отошла к окну, стараясь скрыть свою бледность. Между тем адмирал Блюуатер спокойно сел подле Милдред и пустился с ней в длинные рассуждения.
— Я надеюсь, миледи, — сказал он, — что вы, как дочь моряка, будете снисходительны к болтовне собрата вашего батюшки. Мы, вечно заключенные в свои каюты, бедны идеями и худо знакомы со многими предметами, а говорить поминутно о ветре и волнах наскучит даже и поэту.
— Как дочь моряка, сэр, — отвечала Милдред, — я уважаю звание своего отца, а как дочь Англии я высоко ценю храбрых защитников нашего острова. Но я сомневаюсь, чтоб моряки имели менее предметов для разговора, чем другие.
— Ваше мнение меня очень радует, миледи, потому что, если вы позволите только быть с вами откровенным, не как однодневному знакомому, а как другу многих лет, да и почему же, право, не быть этому? Мои чувства говорят мне, будто я давно уже вас знаю, хотя я и уверен, что мы прежде никогда не встречались.
— Может быть, сэр, это служит знаком того, что мы впоследствии будем долго знать друг друга, — сказала Милдред с пленительной улыбкой, чуждой всякой хитрости и расчетов. — После этого я надеюсь, что вы будете откровенны со мной.
— Если так, то я, под опасением сделать величайшую ошибку, скажу вам просто, что «мой племянник Том», как говорит сэр Вичерли, вовсе не увлекательный юноша, и я надеюсь, миледи, что на него смотрят здесь все теми же глазами, как и пятидесятилетний моряк.
— На это, сэр, я могу вам отвечать только как девятнадцатилетняя Девушка, — сказала Милдред, смеясь, — и потому скажу вам, что эта девушка вовсе не видит в Томе Адониса или Кричтона!
— О, как я рад это слышать! — воскликнул Блюуатер. — Ведь на его стороне и без того страшное преимущество. Он, как я слышал, наследник баронета?
— Кажется, что так. У сэра Вичерли нет другого племянника, по крайней мере, он старший из трех своих братьев, а так как баронет бездетен, то, вероятно, Тому и достанется все наследство. Не знаю, правда ли, но я слышала от отца, что сэр Вичерли всегда говорит о Томе, как о своем наследнике.
— О, миледи! Отцы вечно смотрят на эти вещи совсем другими глазами, чем их дочери. Итак, Том старший из трех братьев, следовательно, лейтенант младший?
— Он вовсе не принадлежит к этой фамилии, — отвечала Милдред, краснея, несмотря на решительное намерение казаться равнодушной. — Господин Вичерли Вичекомб, как говорят, вовсе не родственник нашему хозяину, хотя и носит оба его имени. Он уроженец Виргинии.
— Он благородный малый с мужественной, открытой наружностью! Если бы я был сэром Вичерли, я скорее прервал бы порядок наследия, лишь бы передать свои владения молодому лейтенанту, чем этому надутому племяннику. Так вы говорите, что он из Виргинии и вовсе не родственник баронета?
— По крайней мере, сэр, так говорит Том, а за ним и сэр Вичерли. От господина Вичерли Вичекомба я никогда ни слова не слышала об этом.
— Слабость человеческая! Он находит здесь знатную, древнюю фамилию и не имеет достаточно мужества, чтобы отречься от всякого родства с ней!
Милдред медлила с ответом.
— В поступках Вичерли, — сказала она довольно сухо, — я никогда не замечала ничего такого, что заставляло бы подозревать в нем эту слабость. Напротив, он гордится тем, что он уроженец американских колоний, хотя вам, вероятно, и известно, что у нас в Англии смотрят на колонистов едва ли как на равных себе.
— Неужели и вы, миледи, подвержены этому нелепому предрассудку нашей родины?
— К счастью, нет, но ему подвержены очень и очень многие; Вичерли охотно допускает, что его родина Виргиния уступает во многих отношениях Англии, но все-таки он гордится этой родиной!
— Может быть, это происходит оттого, миледи, что наши чувства почти всегда связаны с нашим самолюбием. Мы знаем, что этого недостатка исправить нельзя, и потому стараемся им гордиться.
— При всем том, я вовсе не предполагаю в господине Вичерли Вичекомбе особенного самолюбия. Напротив, он скорее недоверчив к самому себе и вовсе не заносчив. — Милдред говорила с такой искренностью, что ее слушатель невольно устремил на нее свои проницательные голубые глаза, и тогда только она вздрогнула, вспомнив, что, может быть, сказала что-нибудь лишнее. В это время в комнату вошли оба молодые человека и слуга, который доложил Блюуатеру, что сэр Джервез желает его видеть у
