многие из них должны возвращаться довольно далеко.
— Прежде чем мы расстанемся, нам надо рассмотреть дела Пратта, — сказал Иов Пратт. — Между родными и друзьями должна существовать только одна любовь, и я уверен, что не имею другого чувства. Я предполагаю, — господин Иов Пратт всегда говорил только предположениями, — я предполагаю, что надо именно мне управлять делами, если только на это все согласятся. Если же хоть один будет против этого, так я ни за что не возьмусь.
Все согласились, потому что знали, что закон ему присуждает это право.
— Я никогда не думал, чтоб у Пратта было такое богатство, какое ему приписывали, хотя и предполагал, что оно доходит до десяти тысяч долларов.
— Боже мой! — вскричала двоюродная сестра, вдова, рассчитывавшая на завещание. — Я всегда думала, что у Пратта сорок или пятьдесят тысяч долларов! Десять тысяч долларов составляют не очень много для всех нас, если их разделить между многими.
— Раздел не так велик, как вы думаете, госпожа Мартин, — сказал господин Иов, — потому что ограничились самыми близкими родными и их представителями. Так как нет завещания, то все имущество должно быть разделено на пять частей, и каждая часть, по моим вычислениям, будет равняться двум тысячам долларов.
Без сомнения, это не большое богатство, но все лучше, чем ничего. Пратт был бережлив, — все Пратты таковы. Надобно заботиться о тех средствах, которые нам посылает Провидение.
— Каждый должен заботиться, как говорите вы, сударь, — сказала вдова Мартин. — Вот почему бы я хотела знать, есть ли завещание? Я знаю, что Пратт должен был подумать обо мне, и не полагаю, чтобы он оставил этот свет, не позаботившись о своей двоюродной сестре Катерине и ее вдовстве.
— Опасаюсь этого, сударыня, опасаюсь. Я никогда ничего не слыхал о завещании. Доктор сомневается, чтобы Пратт имел мужество написать акт, где бы шло дело о его смерти. Мария тоже никогда не слыхала о завещании, и я не знаю, к кому еще обратиться. Но я должен сказать, что пастор Уитль думает, что есть завещание.
— Завещание должно непременно быть, — сказал пастор, — благочестивый член церкви дал мне надежду, когда я говорил ему о нуждах этой церкви, чего бы не было, если бы он не хотел сдержать своего обещания. Я думаю, что все согласятся во мной.
— Пратт вам обещал что-нибудь? — робко спросил Иов.
— Может быть, — отвечал пастор Уитль, боясь впасть в грех лжи. — Но человек может обещать и косвенно столь же хорошо, как и прямо.
— Может быть, — спокойнее отвечал Иов Пратт, хотя улыбался тому, что причинил новое беспокойство вдове Мартин, которая боялась все более и более, чтобы, за отсутствием всякого завещания, не последовали закону о разделе.
— Я бы хотел, — сказал пастор, — чтобы поискали опять нет ли завещания.
— Я согласен на все, — сказал Иов Пратт, уверенность которого и мужество с каждой минутой возрастали. — Я соглашаюсь на все и желал бы только знать, к кому мне должно обратиться?
— Кто-нибудь из присутствующих слышал ли о том, что умерший оставил завещание? — спросил громким голосом пастор Уитль.
Глубокая тишина последовала за этим вопросом. Спрашивали друг друга глазами, и все искатели пришли в отчаяние.
— Может быть, не лучше ли предложить вопрос каждому близкому родственнику, — прибавил пастор. — Господин Иов Пратт, вы никогда не слыхали о завещании?
— Никогда. Были минуты, в которые я думал, что Пратт хотел делать свое завещание, но полагаю, что он переменил свое намерение.
— А вы, госпожа Томас, — сказал он, обращаясь к сестре, — я предлагаю вам тот же вопрос.
— Я несколько раз говорила об этом с братом, — отвечала эта родственница, — но он никогда не давал мне удовлетворительного ответа.
Это было довольно ясно, и нельзя было надеяться получить что-либо еще от нежно любимой и единственной сестры Пратта.
— Вы никогда не слыхали, Мария, о завещании, сделанном вашим дядей?
Мария покачала головой, но не улыбнулась, потому что эта сцена была для нее ужасна.
— Итак, — прибавил пастор Уитль, — никто не слыхал о бумаге, составленной Праттом, чтобы открыть ее после смерти?
— Бумагу! — вскричала Мария. — Да, я слышала, что он говорил о бумаге; но я думала, что вы говорите о завещании.
— Завещание обыкновенно пишется на бумаге, госпожа Мария. Бумага у вас?
— Дядюшка отдал мне бумагу, приказав мне беречь ее до возвращения капитана Росвеля Гарднера, и если моего дяди не будет на сем свете, так отдать эту бумагу Росвелю.
Прекрасная девушка покраснела и, казалось, говорила с большой осторожностью.
— Так как я должна была отдать эту бумагу Росвелю, то всегда думала, что она относится только к нему. Дядюшка говорил мне о ней даже в самый день своей смерти.
— Без всякого сомнения это завещание! — вскричал пастор Уитль с радостью. — Не думаете ли вы, Мария, что это должно быть завещание Пратта?
Мария об этом ничего не думала. Она всегда полагала, что ее дядя желал, чтобы она вышла за Росвеля, и думала, что бумага, адресованная этому последнему, содержала выражение этого желания, которое для нее было важнее всего.
Мария очень мало заботилась об имении своего дяди и очень много о Росвеле. Итак, очень естественно, что она обманывалась. Теперь, когда вопрос представился ей в новом свете, то она встала и пошла в свою комнату за пакетом, который тотчас же и принесла. Иов Пратт и пастор Уитль хотели его распечатать, и первый, с удивительным проворством, успел овладеть им. Эти бумаги были сложены, как деловые, плотно запечатаны и адресованы Росвелю Гарднеру, капитану шхуны «Морской Лев», находившемуся теперь в путешествии.
Иов громко прочел надпись, хотя и с удивлением. Однако он хотел хладнокровно распечатать пакет, как будто он адресован ему самому.
Госпожа Мартин, госпожа Томас, Уитль хотели принять участие в этом, и потому они все подошли к нему, и обе женщины бросились на пакет с таким жаром, как будто хотели разорвать его.
— Это письмо адресовано мне, — сказал с достоинством Росвель, — и я один имею право открыть его. Очень странно видеть, что те, которым не адресовано письмо, хотят его распечатывать.
— Но оно от Пратта, — вскричала вдова Мартин, — и может содержать завещание.
— В подобном случае можно думать, что и я имею какое-нибудь право, — сказал довольно хладнокровно, но очевидно тревожным тоном Иов Пратт.
— Конечно! — сказала госпожа Томас — Братья, сестры и даже двоюродные братья должны иметь преимущество перед посторонним. Мы, брат и сестра Пратта, здесь и должны иметь право прочитывать все его письма.
Росвель все это время протягивал руку и устремлял на Иова Пратта взгляд, который заставлял его укротить свое нетерпение. Мария стояла подле него, как будто для того, чтоб поддержать его, но не говорила ни слова.
— Есть закон, налагающий большое наказание на тех, которые распечатывают чужие письма, — сказал смелым голосом Росвель, — и я обращусь к этому закону, если кто-нибудь осмелится распечатать мое письмо. Если это письмо писано ко мне, сударь, то я прошу его мне отдать, и во что бы то ни стало я его получу.
Росвель подошел к Иову Пратту, который отдал ему письмо не так учтиво, а вдова Мартин сделала большое усилие, чтоб завладеть им.
— По крайней мере, — сказала эта женщина, — надо распечатать его в нашем присутствии, чтобы мы знали то, что заключается в этой бумаге.
— А по какому праву, сударыня? Не властен ли я, как и все, читать мои письма, когда и где хочу? Если содержание его относится к наследству Пратта, то я тотчас же объявлю об этом. В надписи не сказано, чтобы я открыл письмо в присутствии свидетелей; но во всяком случае я это сделаю.
