покинутое сейчас нами, хотя и не всегда бывшее обиталищем одной семьи, тогда как Блоне тысячу лет жили на одной и той же горе и неизменно почитались за свою верность и отвагу.
— Если жизнь, ежедневно наносящая нам удары, сулит какое-то утешение, — заметила Кристина с легкой грустью, — оно должно исходить от тех, кто всегда был особенно почитаем среди великих и счастливых! Даже добродетель и душевные совершенства, а также великие деяния едва ли вызывают то уважение, какое мы испытываем перед сиромnote 133 де Блоне, чей род, по твоим словам, тысячу лет владеет этой скалой!
Адельгейда молчала. Она отдавала должное чувству, которое естественным образом натолкнуло ее спутницу на подобные мысли, и понимала, как трудно пролить бальзам на глубокую рану, нанесенную Кристине.
— Не всегда следует считать самыми счастливыми тех, кого мир ставит выше других, — ответила наконец Адельгейда. — Почет, к которому мы привыкли, становится со временем необходимостью, не принося радости; опасность его утратить превышает чувство удовлетворенности от обладания им.
— Но ты согласишься, конечно, что быть презираемым и отверженным — проклятие, примириться с которым никак невозможно.
— Не будем сейчас говорить об этом, дорогая. Быть может, еще нескоро нам доведется вновь увидеть этот величественный пейзаж — эти скалы и воды, темные гроты и сверкающие ледники; не выкажем же неблагодарности за испытываемую нами сейчас радость, сожалея о невозможном.
Кристина покорно уступила настояниям подруги — и они молча продолжали ехать дальше по извилистой дороге, пока вся процессия после долгого, но необременительного спуска не вступила на дорогу, которая почти омывалась водами озера. Ранее в нашей книге уже говорилось о необычайной красоте местности, примыкающей к этой оконечности Женевского озера. Взобравшись на вершину Монтрё, где царит мягкий и здоровый климат, кавалькада вновь спустилась под шатер из ореховых деревьев, ведущий к воротам Шильона и, обогнув край уступа, достигла Вильнёва ко времени, назначенному для первого утреннего завтрака. Здесь все спешились и немного подкрепились, а затем Роже де Блоне и его сопровождающие, обменявшись с путниками множеством сердечных излияний, отбыли к себе.
Солнце все еще едва виднелось в узких горных долинах, когда те, кто направлялся к Сен-Бернару, сели в седла. Дорога уходила теперь в сторону от озера, пересекая обширные долины с аллювиальными отложениямиnote 134, накопленными за тридцать столетий разливами Роны, чему способствовали, если полагаться на свидетельства геологов и на древние предания, конвульсивные природные сотрясения. Несколько часов наши путешественники ехали по плодородным местам с таким изобилием растительности, что дорога более напоминала экскурсию по широким равнинам Ломбардии, нежели привычный швейцарский пейзаж, хотя, в отличие от бескрайних просторов итальянских садов, вид с каждой стороны был ограничен отвесными скалами, нагроможденными на тысячи футов в высоту: расстояние между ними составляло одну-две лиги, которые зрение сокращало до миль, что показывало величие размаха, с каким природа сотворила эти громады. Наступил полдень, когда Мельхиор де Вилладинг со своим досточтимым другом пересекли пенящуюся Рону по знаменитому мосту Сен-Морис. Здесь начинался кантон Вале — тогда, как и Женева, союзник, но не член конфедерации швейцарских кантонов: все вокруг начало приобретать новый вид — роскошный и отталкивающий, пустынный и величественный, каковыми контрастами этот край и славится. Адельгейда невольно вздрогнула, когда оказалось, что действительность превзошла самое смелое воображение — и ворота Сен-Мориса гулко захлопнулись за ними, заключив процессию в этом диком, заброшенном и вместе с тем романтическом уголке. Продолжая двигаться дальше вдоль берега Роны, она вместе со своими компаньонами не переставала дивиться нежданным контрастам, которые попеременно вызывали у них противоположные чувства, заставляя то восторженно восклицать, то испытывать холодок разочарования. Горы по обе стороны дороги выглядели уныло, не оживленные богатым разнообразием пастбищ на возвышенностях, но сама долина изобиловала буйной растительностью. В одном месте sac d'eau — водный резервуар, образованный между глетчерами на вершинах скал, прорвался и свергся вниз наподобие водостока, смыв обработанную землю и покрыв луговые пространства в хаотическом беспорядке обломками камней. Пугающее опустошение и цветущее плодородие соседствовали бок о бок; зеленые участки, по счастливой случайности располагавшиеся на хорошей почве, казались порой оазисами в пустыне — в средоточии бесплодия, целое столетие сводившего на нет труд и умение человека. В самом центре этой чудовищной картины разорения сидел слабоумный, наполовину утративший человеческий облик, с высунутым языком, притуплёнными способностями и выродившимися потребностями — словно довершая собой зрелище полного запустения. Миновав этот пояс уничтоженной растительности, путники вновь оказались в местности, какой воображение могло только пожелать. Ключи били из скал, переливаясь на солнце; долина мягко зеленела; показались отрадные на вид разнообразные очертания вершин; появились и счастливые улыбающиеся лица, свежесть и правильность которых принадлежали, вероятно, к типу высшему, чем у большинства швейцарцев. Короче говоря, Вале был тогда, как и теперь, страной крайностей, но в которой преобладало, однако, начало отталкивающее и негостеприимное.
Проделанный путь был невелик, однако уже опускались сумерки, когда путешественники достигли Мартиньи, где заранее были отданы распоряжения по подготовке ночлега. Пойти на отдых предполагалось пораньше — с тем чтобы набраться сил для следующего утомительного дня.
Мартиньи расположен в точке, где просторная долина Роны меняет направление с южного на западное: именно здесь три прославленные горные тропы расходятся в стороны, образуя три перевала через Высокие Альпы. Есть два маршрута — через Большой и Малый Сен-Бернарnote 135, оба ведущие в Италию, и перевал Кол-де-Бальм через один из отрогов Альп в сторону Савойи, к знаменитой долине Шамуниnote 136. Барон де Вилладинг с другом намеревались путешествовать по первой из этих дорог, чтобы достичь столицы Пьемонта. Переход через Сен-Бернар, хотя и давно известный благодаря своему старинному и гостеприимному монастырю — наиболее высоко расположенному жилищу в Европе, — а позднее известный также тем, что через него перешла армия-завоевательницаnote 137, по величавости облика все же уступает другим альпийским перевалам. Подъем, вначале совершенно незаметный, каким он остается и по сей день, длится долго и больших трудностей в сравнении с другими не представляет; в целом он идет достаточно ровно: здесь отсутствуют крутые возвышенности, как в Гемми, Гримзеле и на прочих перевалах в Швейцарии и Италии, за исключением только самой горловины, где на гору можно взобраться только по широким и грубым ступеням, которые столь часто встречаются на тропах Альп и Апеннин. Этот путь утомителен прежде всего необходимостью долго напрягать силы. На самом деле подъем не требует чрезмерного труда; слава великого полководца нашего века, проведшего армию через вершину, обусловлена больше воинскими маневрами, главной достопримечательностью этого похода, смелостью тайного замысла и стремительностью, с какой он был осуществлен, нежели преодоленными физическими трудностями. В последнем отношении переход через Альпы, как обычно называют этот ратный подвиг, был неоднократно превзойден в наших отечественных диких краях: армия часто пересекала широкие потоки, одолевала неприступные горы и дремучие леса, оставаясь в походе неделями и затрачивая на это больше усилий, чем затрачивали преследователи Наполеона. Ценность всякого подвига настолько зависит в нашем восприятии от величины его результатов, что мы редко судим о его важности совершенно беспристрастно: победе или поражению, пускай даже бескровным, так или иначе задевающим интересы цивилизованного общества, миром всегда придавалось куда большее значение, чем успешнейшим достижениям мысли и проявлениям доблести, которые влияют только на благополучие некоего отдаленного безвестного народа. Уяснив эту истину, мы начнем понимать важность того, чтобы нация обладала уверенностью в себе, властью и единством, соразмерным этой власти, ибо мелкие и раздробленные государства растрачивают свои силы на действия, слишком несущественные для общих интересов, распыляя умственные сокровища, а равно и богатства, проливая кровь ради поддержания интересов, не могущих вызвать сочувствия нигде за пределами собственных границ. Нация, которая ввиду различных враждебных обстоятельств — по причине малочисленности, недостатка средств, отсутствия предприимчивости или решимости — неспособна поддержать своих граждан в приобретении ими справедливого признания, лишена одного из главнейших и необходимейших атрибутов величия; слава, как и богатство, питается сама собой и обычно скорее всего обнаруживается там, где ее плоды уже достаточно накоплены. Отсюда, среди прочего, можно судить о важности приобретения навыков зрелого мышления, которые позволили бы нам оценить достоинства и
