искренни и прямы в своих поступках и побуждениях.
Недаром Белинский в своем отзыве о романе «Следопыт» пишет: «Те, кто прочел этот роман, помнят ряд дивно-художественных сцен, в которых с такой потрясающей верностью изображена борьба чувств, буря души Патфайндера (Следопыта) и которых достоинства нельзя показать иначе, как проследивши в последовательном порядке все их подробности, а некоторые и выписавши целиком… Купер является здесь глубоким сердцеведом, великим живописцем мира души, подобно Шекспиру…»
Нужно отметить, что Белинского прельстили у Купера не экзотические, необычайные элементы приключений охотника в чащах американских лесов, а изображенный писателем характер, в котором сочетаются сильные страсти с высокой моралью.
Белинского прельстил у Купера могучий реализм изображения американской истории.
И, конечно, великий критик не ошибался. Во внешне экзотической форме Купер рассказывает о драматичном и по-своему трагичном периоде истории Америки. Пусть он идеализирует своего Бумпо, своего «Кожаного Чулка», но он же подчеркивает, что Бумпо — одиночка; что если Ункас «последний из могикан», то Бумпо — «последний пионер»; что те, кто приходит вслед за ним на разведанные им прерии и леса, — грубые и жестокие захватчики. В романах Купера без прикрас, без романтического излишества показана жестокая картина колонизации девственного запада Америки. То, что называется пышным словом — «проникновение цивилизации», по существу было захватом, грабежом и уничтожением коренного населения — самобытной расы американских туземцев.
Купер реалистически показывает, что несла европейская цивилизация туземцам, как борьба между Англией и Францией за обладание заокеанскими колониями захватывала и краснокожие племена, хотя интересы завоевателей были враждебны коренному населению. И, несмотря на то, что завоеватели пользовались услугами своих краснокожих союзников, обе стороны враждующих белых в одинаковой мере боялись индейцев, натравливали их друг на друга, обрекали на уничтожение.
«Когда европейцы, — говорит Купер в одном из своих предисловий, — заполнили громадную область, которая простирается от Пенобскота до Потомака и от Атлантического океана до Миссисипи, ею владел народ одного происхождения… Упомянутый народ носил родовое название вапаначки, но любил называть себя ленниленапе, что значит на их языке: «народ без примеси». У каждого племени было свое наззание, свои вожди, своя обособленная территория для охоты. Все они считали себя происходившими от одного корня. У них был общий язык, общие предания, с изумительной точностью передававшиеся от одного поколения к другому… По единодушному соглашению племен был основан «Длинный Дом», или «Очаг Великого Совета», этого народа. Племя, владевшее всем краем на запад от Гудзонова залива, а также большим пространством, простиравшимся еще южнее, было могущественным народом, называвшимся могиканами. Могикане также подразделялись на племена…Племя, охранявшее священную ограду «Дома Совета», долго носило лестное наименование «ленапе», но, когда англичане переделали название реки в Делавер, новое наименование мало-помалу перешло и к обитателям ее берегов. На пространстве в несколько сотен миль вдоль северней границы области племени ленапе обитал другой народ. Соседи называли его мингуи… Голландцы и мингуи (минги) уговорили ленапов сложить оружие и всецело поручить им защиту своей безопасности — словом, согласно фигуральному выражению туземцев, «превратиться в женщин». С этого момента начинается падение самого значительного и цивилизованного из всех индейских племен, занимавших теперешнюю территорию Соединенных Штатов. Обобранные белыми, притесняемые и истребляемые краснокожими, эти несчастные некоторое время бродили вокруг своего «Дома Совета», потом, разделившись на отдельные партии, скрылись в обширных пустынях, которые тянутся на запад…»
Топоры врубаются в девственную чащу, прорубая просеки, опустошая леса. Там, где только одни бобры строили свои плотины, там, где туземные племена без опасении охотились на огромных пространствах, — теперь задымили трубы поселков белых, выросли крепости — форпосты захвата и угнетения. И исконному обитателю, свободному туземцу, приходится бежать далеко на запад и на юг от надвигающейся «цивилизации», которая истребляет туземные племена, захватывает их землю и в лучшем случае обращает туземцев в рабство.
Но не только свирепая колонизация уничтожала племена. Волей истории находившиеся еще на уровне первобытно-общинного строя туземцы оказались втянутыми в войну двух великих держав — Англии и Франции.
Вытеснив с североамериканского материка Голландию и отчасти Испанию, Англия XVIII столетия обратила все силы на завоевание захваченных французами Канады и земель вдоль реки Миссисипи.
Война эта длилась десятилетиями. Европейские державы были не в силах перебросить через океан большие армии. Они вынуждены были обратиться к помощи индейских племен, подкупая их, науськивая друг на друга и на своего врага, спаивая и безжалостно вырезая.
В этом побоище погибли некогда сильные индейские племена. Пушечный огонь и тех и других колонизаторов истреблял тысячи храбрых воинов с их луками и ножами. Правда, в условиях боев на безграничных пространствах и европейцам пришлось учиться у коренных жителей их умению воевать. Любопытно, что именно индейские приемы войны помогли в дальнейшем армии Вашингтона победить английских оккупантов.
Победа революции не принесла спасения индейцам. Освободившиеся из-под ига Англии колонисты были не менее, если не более, жестокими по отношению к индейцам.
Свсей победой над французами англичане во многом были обязаны индейским племенам, которым они надавали множество лживых обещаний. Конечно, ни одно из этих обещаний не было выполнено; тем не менее в войне за независимость большинство племен боролись на стороне англичан; это навлекло на них месть и без того враждебных колонистов-американцев.
Купер, американец по рождению, не только сумел объективно показать коварство европейских держав: он возвысился и над национальными предрассудками, с искренней скорбью оплакал индейский народ, с трагической силой изобразил гордую смерть последнего из могикан — Ункаса и жалкую участь его отца — вождя Чингачгука, показал, что третьего выхода для некогда могучей расы не нашлось.
Первый из американских писателей, Купер рассказал о процессе борьбы и гибели народа, отразил ее сурово и правдиво, хотя и не понимая до конца смысла тех событий, которые изображал. Ему казалось, что возможна дружественная, гуманная колонизация. Ему казалось, что она была бы благом, если бы ее осуществляли белые люди, подобные Кожаному Чулку — Натаниэлу Бумпо. Жестокость исторического процесса Куперу была непонятна.
За красочными картинами жизни индейцев, за блеском их боевых схваток, Купер увидел мрачные картины вырождения некогда процветавших племен, увидел, что цивилизация, как это ни странно, не воспитывает, а развращает их, что христианская религия не прививает им новой, более совершенной морали, а служит их порабощению и гибели.
Купер сумел увидеть во всем этом не только расовую проблему.
Не случаен потрясающий конец Натти Бумпо — конец пионера, следопыта, героя лесов и прерий. Пролагатель новых троп убивает на охоте оленя за десять дней до официального разрешения открыть охоту. Он нарушает закон белых завоевателей и попадает под суд. Его приговаривают к штрафу, к тюрьме, и он вынужден бежать. Он не находит себе места в том мире, который, в сущности, он сам здесь основал, разведчиком которого он был в этих лесах.
Купер понимает, что все это осквернение земли, разложение и гибель людей делается не во имя каких-то непонятных побуждений, а во имя очень ясной и простой формулы, той формулы, которая всегда двигала буржуазную «цивилизацию», ее разрушительный, а не созидающий пафос, — слово «собственность» — формула богатства. Купер романтизирует старую Америку доблестных пионеров только для того, чтобы противопоставить ее ненавистной ему Америке торгашей и стяжателей.
В этом пафос романов о Кожаном Чулке, в этом их правда, их великое историческое достоинство, восхитившее Белинского.
Нужно сказать, что Купер не «открыл» индейца для европейской литературы, что интерес к первобытным людям, к их обычаям и психологии, издавна существовал в сознании передовых европейцев.
Еще в эпоху Возрождения, в эпоху великих открытий, возник интерес европейцев к «счастливым и добродетельным дикарям».
