Том предлагал им прихватить с собой револьвер, но Авери отказался. Ему казалось, что прежде всего надо позаботиться о безопасности лагеря, особенно сейчас, когда в нем оставалось всего два человека.
Там, где они шли этим утром, Авери бывал уже не раз. И не два. Все казалось хорошо знакомым. Может, именно поэтому Авери, со спальным мешком за плечами, задал такой быстрый темп, что Барбара едва за ним поспевала. Ему, похоже, не терпелось поскорее покинуть пределы известного и с головой окунуться в невиданное и непознанное. Шли они большей частью молча.
Через пару часов Авери и Барбара уже буквально обливались потом. Жара стала совершенно невыносимой, и даже Авери был вынужден признать, что в это время суток лучше всего отдыхать.
Они отошли от берега и нашли маленькую тенистую полянку в лесу. Барбара тут же блаженно растянулась на траве, а Авери отправился собирать фрукты.
Поев, они проспав почти до самого вечера. Они лежали каждый сам по себе: слишком жарко, чтобы обниматься. Кроме того, они слишком хорошо помнили, что случилось прошлой ночью.
За ужином, гляди на заходящее солнце, они доели остатки фруктов. Они ели, а огромное кроваво-красное солнце медленно пряталось за горизонт. Воздух все еще был жарок и недвижим, но море уже дышало прохладой. Они спустились к берегу, помыли ноги и двинулись дальше.
Пляж извивался, словно змея. Порой он вообще исчезал, и им приходилось карабкаться по прибрежным скалам. Дважды они вброд переходили ручьи. Но идти все равно было совсем не трудно, а две луны, висящие в небе, словно два китайских фонарика, окутывали и море, и землю волшебным серебристым светом.
Подумав немного, небо усеялось бесчисленными звездами. Напрочь позабыв о своей депрессии, Авери чувствовал какую-то неземную радость, почти экстаз. Он никогда не видел так много звезд сразу. Словно огненные кристаллы усыпали черный бархат вселенной, призрачные светлячки вечного космического леса.
Экстаз сделался невыносимым. Авери больше не чувствовал усталости. Он не чувствовал, что идет. Барбара перестала существовать.
Перестала существовать, во всяком случае, до того момента, пока, несколько часов спустя, не сказала:
- Извини, Ричард, я больше не могу.
Он глядел на нее в изумлении. Нет, не потому, что она устала. Он удивлялся тому, что она и в самом деле здесь, с ним. Они находились на абсолютно ровном, словно стрела, отрезке пляжа, концы которого исчезали в темноте.
Звук ее голоса привел Авери в чувство. Словно разбуженный лунатик, он вдруг перенесся из заоблачного мира сна в странную и непостижимую реальность. Он стоял и смотрел на нее, не узнавая. Прошло, наверно, несколько секунд, прежде чем он понял, о чем, собственно, она говорит.
- Почему бы нам тогда не расположиться на ночлег прямо здесь? наконец сказал он.
Он скинул с плеч спальный мешок.
- Я хотела бы искупаться, - заявила Барбара, раздеваясь. - Авось вода смоет мою усталость.
Авери промолчал. Он сел на спальный мешок и закурил. Дым сигареты обжигал горло. Курево, похоже, перележало. Скоро эти сигареты вообще нельзя будет курить. Впрочем, какая разница. Он отбросил сигарету в сторону.
Барбара разделась догола и, блаженно потягиваясь, нежилась в ночной прохладе дующего с моря ветерка.
Авери смотрел на нее. Она казалась сделанной из серебра. Серебряные волосы, серебряные плечи, руки, грудь, тело, стройные серебряные ноги. Только лицо, обращенное к морю, находилось в тени.
Он подумал, что видит ее - видит по-настоящему - впервые. Видит не Барбару из Лагеря Два, не бывшую актрису телевидения, ежедневно накачивающуюся виски, и даже не терпеливое существо, с которым он так неуверенно пытался заниматься сексом. Нет, перед ним стоял некто совсем другой. Незнакомая колдунья... или обычная женщина... обычная женщина...
Этот миг казался бесконечным. Он длился целую вечность. Авери тонул в чем-то, ему не понятном, тонул в водовороте жизни... его собственной жизни. Сумасшедшие видения, как в калейдоскопе, закружились вокруг. Вокруг него, вокруг Барбары. Фрагменты жизни, когда он еще мог писать - фрагменты жизни с Кристиной, сама Кристина... и все это хороводом вокруг, как обрывки старых фотографий. Или как музейные экспонаты, извлеченные на свет безумным ураганом.
И только Барбара стояла неподвижно. Живая серебряная статуя... неподвижный центр вращающегося мира.
Ему снова не терпелось взять в руки кисть. Он хотел написать незнакомку, колдунью, женщину. Он хотел писать красками, которых и быть-то не могло. Ему хотелось нанести на холст никогда не виданные узоры. Ему хотелось изобразить невообразимые формы всех измерений сразу.
Но этот миг прошел. Она повернулась и побежала в море.
- Барбара! - позвал он.
Но она не услышала. Или не захотела услышать. Этот момент прошел.
Он сидел, тяжело дыша, ошеломленный и напуганный. А Барбара уже плескалась в воде. Серебряная женщина в серебряном океане.
Ничто из этого, разумеется (и как только такая мысль пришла ему в голову?), не могло быть явью. Или могло?
Но это все-таки реальность. Все реально. Даже слишком реально. Болезненно реально...
Слишком реально. Эту реальность ему хотелось изгнать.
Он хотел думать о Кристине - и не мог. Он хотел увидеть ее, почувствовать ее близость, услышать слова, навсегда повисшие в остановившемся времени. Он глядел на небо, но оттуда на него смотрели одни звезды. Он глядел на берег, но там - один песок. Призрак Кристины, его единственная защита от участия в волнующих и прекрасных потугах жизни... сладкий, печальный призрак исчез.
Он глядел на воду. На какую-то долю секунды он видел перед собой только огромное переливающееся зеркало. Во всей вселенной он остался один-одинешенек. Жизнь решила его больше не ждать. И вдруг голова Барбары расколола зеркало, разбрызгивая капли, как умирающие звезды. И он уже не одинок.
Он хотел позвать ее, но слова не шли. Нужные слова. Вместо этого он начал судорожно срывать с себя одежду, вне себя от ужаса потерять что-то только что найденное и еще даже не до конца понятое.
Авери бросился к воде, нырнул и поплыл к Барбаре. Она же, видимо, решив, что это-такая игра, тут же снова нырнула и скрылась под серебряной поверхностью зеркала. Авери нащупал дно ногами - здесь вода доходила ему до груди. Встал, неуверенно оглядываясь, пытаясь угадать, где находится Барбара.
Она вынырнула у него за спиной. Повернувшись, он схватил ее за плечи. Один взгляд, и она все поняла. До того, как он успел открыть рот. Странный взгляд...
- Я люблю тебя! - закричал он громко и удивленно. - Я люблю тебя! Я люблю тебя!
Он чувствовал себя словно слепой, который внезапно увидел ослепительный свет.
- Милый, - прошептала Барбара. - Милый мой.
Она отчаянно прижалась к нему, словно только силой можно было изгнать накопившуюся боль. Изгнать перед тем, как они смогут обняться нежно и ласково.
Потом он отнес ее на берег. Им было не до разговоров. Они творили любовь. И в этой любви было больше радости, чем страсти.
А затем они разговаривали.
И наконец Барбара сказала:
- Милый мой... дорогой... люби меня еще.
И на этот раз их страсть оказалась ничуть не меньше радости.
Поначалу им хотелось, чтобы эта ночь никогда не кончалась. Поначалу им хотелось разбить невидимые часы времени мощными ударами своей любви. Но потом к ним пришло откровение, само по себе сокрушающее время - любовь может и не кончаться вместе с ночью. Она может подниматься вместе с солнцем, сверкать в полдень, загадочно шевелиться в вечерних тенях.
Впервые они открыли для себя невероятное, бесконечное обещание завтра.
Наконец, изможденные страстью, ошеломленные и даже радостно страдающие от остроты их любви, они добрались до спального мешка... и разделили, и соединили, и окончательно разрушили два одиночества... И все это за короткие, оставшиеся до рассвета часы.
20
Авери и Барбара вернулись в Лагерь Два на закате третьего дня. Они пришли со стороны, противоположной той, в которую вышли. Авери наконец-то доказал свою гипотезу, что они находятся на острове.
Путешествие стало для них открытием сразу в нескольких смыслах. Там они с Барбарой нашли друг друга. Несколько месяцев они делили друг с другом выпадавшие на их долю трудности, испытывали одинаковые сомнения и радости... - жили в одной палатке. Они так хорошо знали друг друга, что само это знание стало своего рода барьером между ними. Это, и невидимая тень Кристины.
И не то, чтобы теперь память о Кристине умерла. Нет, просто она перестала бить чем-то сугубо личным. Она превратилась в маленький мирок, которым Авери наконец-то согласился поделиться... миг истории, принадлежащей Барбаре ничуть не меньше, чем ему самому. Он принадлежал Барбаре в силу ее понимания, знания, ощущения Авери. Он подмял под себя всю жизнь Авери, сделал Авери таким, каким он стал, и потому теперь стал их общим достоянием.
У них оказалось столько всякого, чем можно поделиться, что им не терпелось это сделать. Им хотелось поскорее узнать о детстве друг друга, о работе, об устремлениях и мечтах. Им хотелось уловить суть всех тех лет, что прошли до появления в их жизни маленького, прятавшегося в зимнем парке кристаллика, который положил начало событиям, увенчавшимся их появлением в этом мире, далеко за пределами привычной Земли.
Любовь для них стала своего рода взрывом. Они были духовно оглушены, душевно контужены, и они с радостью осознавали, что еще очень не скоро смогут спокойно взирать на это чудо.
Однако их совместное исступление не помешало им довести до конца замысел Авери. Просто запланированное Авери исследование разрослось вширь - превратилось в двойное исследование. Внешнее и одновременно внутреннее.
Они проснулись, когда солнце уже успело высоко подняться над горизонтом. А проснувшись, первым делом занялись любовью... возможно, удостовериться, что их открытие и вправду пережило ночь.
Но сейчас все было иначе. Физическое желание было совсем не таким сильным, как ночью, зато в их любви стало больше ласки, больше нежности. Они разговаривали и даже подшучивали друг над другом. Только во время оргазма, на мгновение потерявшись в теплом, шевелящемся клубке тьмы, им стало не до разговоров. Но сразу затем - снова свет и смех.
- Дорогая, простонал Авери. - Мы должны перестать. Иначе мы приползем в Лагерь Два на карачках, поджав хвосты.
- Это я прижму твой хвост, - проказливо воскликнула Барбара. - Мне совсем не хочется кончать. Никто никогда не говорил мне, что это может быть так прекрасно... Может, потому,
