Медленно-медленно Лизандер продвигался книзу. Боясь, что бюст потерял упругость, Мериголд закрыла его руками, но, когда Лизандер целовал шею, вдруг вспомнила, что не успела выщипать эти проклятые волоски на подбородке, и поднесла руку к щеке. В следующий момент в его руке оказалась прекрасная, как спелая груша, грудь.
– Пойдем в кровать.
– Нельзя. Я никогда ни с кем не была, кроме Ларри, а он говорит, я трахаюсь, как мертвая лошадь... – Мериголд запричитала.
– Тише, представь, что это упражнение для похудания.
Вам скажет любой, что никогда не запоминаешь, как добираешься до спальни, но у Мериголд этот путь отпечатался, потому что Лизандер целовал ее на каждой ступеньке. Но все равно ее беспокоили отпечатки от слишком тесных джинсов и несвежий запах тела – хотя после приема душа прошло два часа, хотелось вымыться еще раз. Достигнув лестничной площадки, она чуть не направила его в кладовую.
– Нет, только не в нашу спальню, – проснулась вдруг в ней добродетель, – и уж точно не сюда, – сказала она, когда Лизандер толкнул следующую дверь, – здесь я застукала Ларри с Никки.
– О Господи, да ведь я после всего исчезну.
– Да, но желание-то все равно останется...
Тело Лизандера было горячее любой грелки, когда он прижимался и медленно стягивал с нее свитер.
– Выключи свет, – взмолилась Мериголд, скользнув под персиковые сатиновые простыни.
– Но я хочу видеть тебя, – прошептал Лизандер. Компромисс быстро нашли: свет горел со стороны Лизандера и был выключен на противоположной.
– Черт, я люблю этим заниматься, много приняв. Давай попробуем через несколько часов.
И Мериголд, которая «не занималась этим, много приняв», с шестидесятых годов, согласилась.
Затем, с ребяческим ожиданием праздника от распаковывания рождественских подарков, он начал изучать ее тело.
– Господи, как они великолепны, – он погрузил лицо в тяжелые груди. – А ты любишь, когда ласкают здесь? – Он перевернул ее, восхищаясь выпуклостью круглых ягодиц. – Это самый лакомый кусочек. – Руки заскользили по внутренней стороне бархатистых бедер. – Нет, это еще не все. А-а, вот. – Длинные пальцы вдруг оказались во влажном губчатом отверстии.
– А-а-а-а-а-а-х, – вдохнула Мериголд.
– Эврика, – сказал Лизандер, наконец-то найдя клитор.
– Я ничем не пахну? – беспокоилась Мериголд. Ну как же, она не успела помыться.
– Я чувствую только запах греческого мыла. Иди сюда.
– Ох нет, мы не должны.
– Да разве это не прекрасно?
– Восхитительно, но мы не должны... О, пожалуйста, продолжай, Боже милостивый, как сладко, помоги мне, помоги. – Мериголд, замолчав, вдруг застыла и перестала зажиматься, а дыхание стало прерывистым и коротким.
И наконец раздался стон:
– О Лизандер, я лечу.
– Еще бы.
Она открыла глаза и увидела улыбающееся ей лицо.
– Ноги раздвигаешь, становится сладко. Тебе понравилось?
– О, очень, а теперь я доставлю удовольствие тебе. Глубоко благодарная, Мериголд привстала, опираясь на локоть. Проведя рукой по его плоскому животу, она наткнулась на его орган в волосах, стоящий подобно Пизанской башне.
– О Господи.
Говоря откровенно, Мериголд никогда не нравилось это у Ларри. Он предпочитал заниматься любовью по утрам, и она спросонья никак не могла сообразить, что у нее там между ног. А поэтому всегда относилась к такому вторжению, как к холостому выстрелу.
Но у Лизандера, принявшего душ после прогулки и благоухавшего, как фиалки в долине, мужской орган был таким твердым и гладким, что она начала его лизать.
Привыкший к стремительной, по-змеиному быстрой подготовке Долли, Лизандер был несколько удивлен. Но когда Мериголд осмелела и перешла к оральным ласкам, он почувствовал, что она боится, и, осторожно отстранившись, скользнул на сатиновые простыни и привлек ее к себе.
– О, как чудесно, – выдохнула Мериголд, ощущая очаровывающий удар вверх. – О, Ли-зандёр, я трепещу, как флаг на флагштоке. О Лизандер. ЛИЗАНДЕР!
– Это было удивительно, – сказал Лизандер, поднимая с пола пуховое одеяло и устраиваясь на подушках.
– Ты сам удивительный, просто откровение.
– Мужчины считают, что могут заниматься этим часами, я знаю – никогда больше минуты, а если уж мне совсем хорошо, то все кончается еще раньше.
– Это, должно быть, я виновата.
