– А вы действительно знаете Руперта? – с надеждой спросил он.
– Можно сказать.
– Он действительно великолепен? Камерон на секунду задумалась.
– Ну только если вы ему понравитесь. Бога ради, проверьте, чтобы все телефоны были отключены, – добавила она помощнику, когда ее переносной зазвонил.
– Черт побери, – прошептала она две минуты спустя главному оператору. – Руперт не едет. Он умотал кататься на лыжах.
– Хорошо, только никому не говори, – прошептал в ответ главный оператор. – Нам ни к чему, если женская часть труппы устроит забастовку.
Наконец камеры включились, лондонский «Мет» зазвучал соответственно ангельски, с облегчением подчиняясь дирижерскому искусству Боба, чья лысая голова, подобно кувшину из ванной, болталась над рекой оркестровой ямы.
На самом деле все шло прекрасно. Правда, ни Гермиона в ее голубом одеянии, ни Сесилия в обтягивающей фигуру тунике не играли бы так ослепительно, если бы знали, что Руперт не собрался даже на пирушку, гвоздем которой должны были стать два громадных блюда приготовленного Китти «мяса по- бургундски», чей восхитительный запах уже тянулся с кухни.
– Приветствую, Мария, полная добродетелей, – воззвала Сесилия в старомодной манере, – ты беременна.
– Иосифа это ободрит, опять же и подарки ко дню рождения, – в современной манере отвечала Гермиона.
Китти перехватила взгляд Лизандера и захихикала.
– А рождественская елка не наряжена, – сказала Мамаша Кураж, когда занавеси раздвинулись.
Пьеса подходила к концу. Хотя пастухи и посетители постоялого двора больше напоминали иракских и саудовских жителей времен Персидского конфликта, закадычные голубые приятели Мередита были в экстазе от мизансцен и от красоты маленького Козмо в роли юного пастушка, даже на сцене умудрявшегося душить белого кота Гермионы. Все животные вели себя безупречно, за исключением Динсдейла, дважды поднимавшего лапу у яслей.
Флора спела «О придите все преданные» и «О маленький городок Вифлеем» так волшебно, что каждый раз срывала кучу аплодисментов. Но настоящий театральный эффект произвел въезд на изукрашенных лошадях Раннальдини, Рэчел и Мериголд, очаровательно распевавших на три голоса «Мы, три царя».
Раннальдини и Рэчел выглядели столь очаровательно, что аудитория не обратила внимания на покрасневшие глаза и искривленный рот Третьего Царя, чей Артур выступал так красиво и благородно.
– А ведь старина действительно играет, – с гордостью произнес Лизандер. – Не смотри в камеру, Артур.
– Нельзя ли потише, – прошипела леди Числеден.
Князь Тьмы, одержавший хорошую победу в Лингфилде на предыдущей неделе, прыгнул через всю сцену, когда Раннальдини, ослепительно сверкнув совершенными зубами над черной бородой, нагнулся, чтобы протянуть Гермионе золотой ларец.
– Бьюсь об заклад, что Гермиона его прикарманит, – прошептал Лизандер.
– Интересно, как бы повел себя Князь Тьмы, если бы на ее месте была я, – сказала Мамаша Кураж.
Когда все подались вперед, чтобы посмотреть на Деву Непорочную и младенца, Гермиона обнажила большую грудь, развернувшись в том направлении, где, по ее представлению, сидел Руперт.
– Мы убиты, – в унисон прозвучал хор приятелей Мередита.
Когда Цари уводили своих коней, прячущаяся за кулисами Флора заметила невероятно сладострастную улыбку, отправленную Рэчел в сторону Раннальдини.
Действие неспешно двигалось к финалу, и наконец на сцену вышла Флора, чтобы пропеть «Однажды в городе царя Давида». На ней были черные джинсы и черная рубашка-поло, волосы откинуты назад с необычайно бледного лица.
•«Похоже на «Смерть и Девушку»», – подумал Боб, поднимая палочку. Бедняжка выглядела ужасно уныло.
Оркестранты сыграли только вступление, а затем отложили инструменты, предчувствуя наслаждение. Гай сложил руки, счастливый, как владелец магазина, которому Флора возвращает долг. Секунду она смотрела в зал, ожидая полной тишины. Ее голос, холодный, как айсберг, был настолько изыскан, что на слова обратили внимание только через несколько секунд.
На ней Раннальдини трахал Гермиону.
Однажды она сбросила костюм от «Шанель».
Ужас, изумление и восхищенное ожидание дальнейшего постепенно растекались по лицам зрителей. Концертмейстер уткнулся лицом в руки, чтобы скрыть смех.
– Бога ради, держите второй камерой, – прошипела Камерон Кук.
