– Ты чего?! – возмущенно проговорил Мих Мих, кое-как устраиваясь на сиденье и при этом потирая рукой грудь.
– Есть? – нетерпеливо спросил Павел, безуспешно дергая за ручку двери.
– Ага. Перелом. Или еще чего похуже.
Наконец справившись с дверцей, Павел выскочил наружу, успев крикнуть в салон:
– С водителем рассчитайтесь!
– Это я с тобой рассчитаюсь, – пробормотал Степанов, шаря себя по груди в поисках неизбежных повреждений его телесной оболочки.
Но Павел его не слышал, он бежал к припаркованному в переулке «Мерседесу» аспидно-черного цвета. Марина, провожая его глазами, одновременно боролась со своей дверью, но эта борьба пока ни к чему не приводила.
– Откройте же! – крикнула она, и только после этого водитель, аккуратно заглушив двигатель, вышел, обогнул машину и снаружи помог девушке выбраться на волю, после чего замер в позе немого укора.
Мих Мих с непрекращающимся кряхтеньем полез за деньгами.
В «Мерседесе» был только водитель, беспечно покуривающий в приоткрытое окно под музыку группы 'Любе'.
– Где Алла?! – крикнул Павел, рывком открывая дверцу так, что расслабившийся мужчина чуть не выпал наружу.
– Чего? – удивился тот и закашлялся, поперхнувшись дымом. И в процессе этого кашлянья вдруг начал судорожно копаться у себя в промежности, куда упала горящая сигарета.
– Алла где?!
– Да ушла.
Он наконец нашарил окурок, обжегся, но все же ухватил и выбросил его наружу, под ноги Павла.
– Куда?
– Да ты кто такой?
Павел был слишком возбужден для того, чтобы контролировать не только свои эмоции, но и силы, поэтому надавил на водителя куда больше, гораздо сильнее того, что следовало всего лишь для получения ответа на вопрос. Водитель – крепкого сложения детина с бритым черепом – выпрямился и побледнел.
– Где Алла? – очень членораздельно повторил Павел.
– Ушла в том направлении, – направление было обозначено четким жестом, причем пальцы руки, как на плакате про уличного регулировщика или на иллюстрации в брошюре про карате, наглядно объясняющей, как производится удар «пика», были сложены вместе и расположены строго параллельно асфальту.
– Когда?
– Девять с половиной минут назад.
Бритый выглядел мечтой любого командира, всеми силами добивающегося от своих подчиненных абсолютной исполнительности.
– Жди. Отдыхай.
– Будет сделано!
Павел пошел назад, жестами показывая спешащей к нему Марине, что идти следует в другую сторону. Направление, «отрапортованное» водителем, соответствовало тому, где находилось ООО «Лад». Ходу до него было минут пять, не больше.
Михал Михалыч, обремененный сумкой Павла, отстал на первой же стометровке, успев, правда, подтвердить, что искомый объект находится именно там, куда они направляются.
Ни телевизор, ни тем более пересказ не могут передать того, что творилось на этом относительно коротком перегоне длиной всего в несколько сотен метров. Чем дальше, тем больше было видно, что тут прошла буря в лице очень недоброго и очень рассерженного мага. Подобное описание под силу, пожалуй, только художникам-абстракционистам, не жалеющим красок для отображения своих безумных видений.
Сначала это были всего лишь немногочисленные «кляксы», приходившиеся преимущественно на форточки и две охранные видеокамеры, закрепленные на углах дома, на первом этаже которого расположилось отделение банка. «Кляксы» были яркими, словно фосфоресцирующими, набрякшими, как только что упавшие капли крови. Потом было разбитое окно, за которым кто-то ругался громким голосом, перемежая матерные слова с обещаниями с кем-то крепко разобраться путем отворачивания головы 'к бениной матери'. На крашеном бетонном парапетике, отгораживающем яму полуподвального окна от тротуара, сидел трудно дышащий мужчина, держась за сердце, у ног его валялась очень крупная дохлая овчарка с вывалившимся наружу языком. Их обоих соединял кожаный поводок очень яркого желтого цвета. Метрах в тридцати от этой пары мужчина в кожаной куртке на меху растерянно ходил вокруг красавицы 'Мицубиси Лансер', практически обнявшей фонарный столб своим капотом. Руки его не то чтоб тряслись – они ходуном ходили, о чем свидетельствовали лежащие вокруг искореженной машины неприкуренные сигареты числом не менее пяти. Очередную мужчина пытался вставить себе в рот. И на всем этом висели, стекая соплями, сочные плевки заклятий. Павел видел их разноцветными – розовыми, пурпурными, ядовито-желтыми, малиновыми, ослепительно-синими. Со стороны посмотреть – улица раскрашена под карнавал, настолько изощренным и в то же время диким, необузданным выглядело это буйство красок.
Идущему вслед за этим текстом читателю может показаться неприемлемым то, что представилось Павлу Мамонтову, воочию увидевшему эту картину, но факты – вещь настолько упрямая и своевольная, что даже спрячь такой факт в карман, будь тот хоть на пуговку застегнут или закрыт «молнией», тем не менее вылезет однажды со всей очевидностью, как притушенный, но не до конца вылеченный сифилис, брызнув болью и гноем из перебродившего, переросшего шанкра.
Ядовитая сколопендра огромного размера – жуткая, сумасшедшая – прошлась по этой, как правило, тихой улице, разбрасывая вокруг себя, зачастую бессознательно, бездумно, по одной лишь прихоти и подозрению, свои смертельные плевки, сея на своем пути жуть и смерть. Впрочем, до настоящей смерти было еще... Словом, до нее еще было. Вопрос только, сколько.
Поэтому Павел не шел, а уже бежал, преодолевая оставшееся расстояние до дверей ООО «Лад». Легонькое заклятие на двери из серии 'для своих' висело оборванной тряпкой. Знакомая картина. Всего пару дней назад подобное наблюдалось на таможенном складе.
Павел, разогнавшись, рванул на себя тяжелую металлическую дверь, которая в ответ дохнула на него теплом и бедой. У батареи сидела, скрючившись, тетя Люся. Переломанная пополам швабра с навернутой на нее мокрой тряпкой лежала в паре метров от нее, каким-то неестественным росчерком искажая плоскость прямоугольного пола.
Беда.
Павел бросился было к старой зэчке, по неистребимой интеллигентской привычке стремясь помочь человеку, хотя окружающий мир давно и настоятельно рекомендует этого не делать, но остановился, вспомнив о тех, других, на которых беда еще только надвигается. Тех, других, было больше, и многие из них были куда беззащитнее человека, много лет проходившего один из самых страшных экзаменов, которые только могут выпасть на долю: испытание неволей, тюрьмой, где все человеческие качества вылезают наружу, где выживает сильнейший, где... Да много чего там такого, что не только ломает, но и закаляет людей. Это уж кому что на роду написано.
Он ограничился тем, что на ходу, уже разворачиваясь, с расстояния содрал с тела уборщицы внушительный сиреневый «плевок», в воздухе разорвав его в клочья.
На всем протяжении коридора видны были уже знакомые кляксы. Разноцветные, ярко-праздничные, внешне они походили на ядовитые «плевки» ничуть не больше, чем радостные надувные шарики, раздаваемые в детском парке веселым клоуном, походят на многоцелевой бомбардировщик, вышедший на боевой разворот над мирным, еще не проснувшимся городом. Однако ж говорят, что высушенный змеиный яд немного напоминает алмазы, правда, не самого высокого качества. Павел почти не смотрел на них, несясь мимо вперед, но привычка, выработанная за годы служения под началом Горнина, заставляла его автоматически, помимо воли, анализировать увиденное. Это примерно то же, что происходит у автомобилиста с многолетним стажем. Тому нет нужды напрягаться для того, чтобы отличить «БМВ» от «Жигулей» или американский «Джип» от отечественной «Нивы», переднеприводную машину от заднеприводной, галогенные фары от фар обычных, фуру от фургона. Он отмечает это автоматически, не задумываясь, делая из увиденного выводы, порой жизненно для него необходимые, не вспоминая каждый
