— Сама? — недоверчиво переспросил он.
— Сама.
— От меня сбежать хотела? — Глаза его сузились. Маша невольно кивнула.
— От меня не сбежишь. Ты у меня вот где. — Он хлопнул себя по левой стороне груди. — Огнем выжжена. Ты живи пока, но знай, что я, как пес, каждый твой шаг сторожить буду. Любого порешу, кто близко подойдет. — Он судорожно рванул футболку у горла. — Душно тут у вас. Пойду. А ты думай.
Он пошел к двери, с порога оглянулся, обшарил глазами пол.
— Наследил я тут у вас. Ну, ничего, подотрете.
Они изумленно посмотрели на пол. Он был совершенно чист.
— Зажги свечи, — попросила Маша.
Вадим щелкнул зажигалкой. Комната погрузилась в полумрак. Золотистые живые огоньки закачались над столом. Вадим зажег свечи в другом канделябре, поставил его на пианино, любовно погладил крышку.
— Только вчера привезли, — сказал он. — Старый испытанный друг. Я на нем играл, еще когда учился в музыкальной школе.
«Петров», прочла Маша, откинув крышку.
— Хороший инструмент. А у меня всю жизнь «Аккорд» был. Дрова, как говорили знающие люди. Но ничего, играл. — Маша улыбалась своим мыслям. — Я его любила, но… пришлось оставить его там, в прежней жизни. Ну правда, не тащить же его было в деревню.
— Почему бы и нет? Музыка, она и в деревне музыка. Подумай, как классно: ночь, окно настежь, ветки сирени, собачий лай и «Лунная соната».
Маша присела за пианино, задумчиво прошлась пальцами по клавишам.
— «Я ехала домой… Душа была полна…» — вполголоса запела она.
Чарующий звук ее голоса, переливающийся каскад звуков, неверный свет свечей — все было исполнено неизъяснимой прелести. Вадим подошел и встал рядом. Не хотелось ни о чем думать, просто слушать ее и смотреть на порхающие по клавишам тонкие пальцы.
— «Я ехала домой… Я думала о вас…» — пела Маша, и голос ее, как черный бархат, ласкался к его лицу, будя смутные образы звездного неба, теплой южной ночи, волн, набегающих на песок.
Он присел рядом и принялся подыгрывать ей на басах. Получилось красиво. Романс плавно перешел в блюз, потом в песенку Окуджавы про виноградную косточку.
— Послушай-ка вот это, — сказал Вадим и заиграл что-то незнакомое. Вальс.
Слова были странные, изломанные, как зимние ветки на фоне серого, сумрачного неба. В сердце незаметно, украдкой пробралась грусть и свернулась там дымчатым клубочком.
— «Бледные губы — примета зимы. Нервные руки — примета, что кто-то умрет, но, может, не мы».
— Но, может, не мы, — прошептала Маша. — Может, не мы. Вдруг вспомнились слова Коли: «Любого порешу, кто близко подойдет». Ужасный смысл этих слов только сейчас до конца открылся ей. Вадим подошел к ней так близко, как только возможно. Она обязана предостеречь его.
Не хотелось портить вечер рассказами о Коле. Это было слишком уродливо, слишком гадко. Но ничего не поделаешь. Он должен все, все о ней знать.
— Я буду молиться за тебя, — повторила Маша слова песни. — Очень красиво. Кто автор?
— Павел Кашин.
— Никогда не слышала.
— Он появился не так давно. Молодой петербургский мальчик. Делает совершенно необыкновенные вещи, вот вроде этой. Новый декадент конца двадцатого века. Я привезу тебе кассету.
— Спасибо. Вадим, я должна тебе кое-что сказать.
— Если это о твоей маме и ее апокалиптических предсказаниях, то лучше не надо. Я уже сказал тебе все, что об этом думаю.
— Нет, это… Вадим, подожди!
Он целовал ее волосы. Мысли путались.
— Вадим, выслушай меня. Тебе грозит опасность.
— Точно. Опасность свихнуться от любви. Я не видел тебя целую неделю. И все это время ты была со мной. Сколько раз я прикусывал себе язык, чтобы не назвать кого-нибудь Машей. Я слышал твои шаги в моей пустой квартире и носился по ней как очумелый в надежде увидеть хотя бы твою тень. Каждую ночь ты приходила ко мне во сне, и мы занимались любовью, упоительно, самозабвенно, как не бывает в реальной жизни. У тебя родинка над левой грудью. Я целовал ее.
Не говоря ни слова, Маша расстегнула пуговки на груди. На нежной коже, золотистой в свете свечей, темнела бархатная родинка. Вадим прикоснулся к ней губами.
— Как во сне, — прошептал он.
Его руки на ее груди. Его губы на ее коже. Раздражающая шероховатость ткани. Их тела жаждали соприкоснуться, слиться воедино, нетерпеливо избавляясь от всего лишнего.
Она лежала под ним, горячая, трепещущая. Волосы разметались по ковру. Вадим положил ее ногу к себе на плечо, скользнул языком по шелковистой поверхности бедра. Маша вдруг ощутила себя такой открытой, беззащитной, маленькой. Она притянула к себе его голову и тут почувствовала, как он вошел в нее.
От неожиданной резкой боли она вскрикнула. Вадим замер, внимательно вглядываясь в ее лицо.
— Маша, ты…
Она зажмурила глаза.
— Девочка моя, почему ты не сказала мне? Она молчала, крепко закусив губы.
Он нежно гладил ее по волосам, целовал глаза, шею, плечи. Его губы, его пальцы были везде. Тягучая сладость потекла по ее телу туда, где она особенно остро чувствовала его. Маша застонала и вся подалась ему навстречу. Он заскользил в ней медленно, изнуряюще медленно, проникая все глубже и глубже.
— Я люблю эту боль, — прошептала, задыхаясь, Маша. — О Боже, как я люблю эту боль.
Свечи догорали. В их мерцающем свете каштановые волосы Маши отливали старым золотом. Ее головка покоилась у него на груди. Вадим не видел ее лица, но чувствовал, что она улыбается. Ее тело оживало под ласковыми прикосновениями его пальцев. Она так прекрасна, его возлюбленная, прекрасна, как сама любовь. Они еще только начали познавать друг друга. Ему предстоит обучить ее всем тонкостям этой сладостной науки, разбудить ее великолепное тело. Она сама себя не знает, не ведает, какое изумительное наслаждение могут дарить друг другу два любящих существа.
— Как ты чувствуешь себя?
— Божественно. — Маша потянулась, теснее прижимаясь к нему, приподнялась на локте, заглянула ему в лицо. — Никогда не думала, что у мужчины может быть такое тело. Ты знаешь, что ты очень красив?
— Догадываюсь.
— Хвастун!
— Нет. Просто я верю тебе на слово. Если ты считаешь, что я красив, так оно и есть.
— И тебе никогда этого не говорили?
— В таких выражениях — нет. Скажем так, мне давали это понять.
— А как?
— Показать?
— Конечно.
Вадим не смог сдержать улыбку, стиснул ее в объятиях и поцеловал.
— Ты — чудо, Маша. Но лучше пойдем в спальню. Там нам будет удобнее.
Стараясь ступать неслышно, они вышли в коридор. Однако, несмотря на их старания, из ближайшей двери тут же высунулась голова Севы.
Глядя на его отвисшую челюсть и округлившиеся глаза. Маша вдруг вспомнила, что они забыли одеться. Она охнула и спряталась за Вадима. Тот, однако, остался невозмутим.
— Что, не спится? — не моргнув и глазом, спросил он.
— Э-э, я… Так, почудилось что-то.
— Бывает. Спокойной ночи.
Он церемонно предложил Маше руку. Она в полной растерянности оперлась на нее, и они грациозно
