Маше всегда нравилось возиться с детьми. Милые, лукавые мордашки, широко распахнутые глаза, такие жадные до всего нового, неожиданно смешные вопросы, которыми они засыпали ее. С ними она оттаивала душой.
Места здесь были красивые, не сильно испорченные цивилизацией. Кудрявые холмы, березовая роща, речка. С самого первого дня Машу не оставляло чувство, что она все это уже видела, особенно когда приходила в старую заброшенную усадьбу.
Она замучила мать вопросами, но та лишь качала головой, смотрела удивленно. Нет, они никогда здесь раньше не были.
Стараясь подавить охватившее ее волнение, Маша открыла коробку, которую дал ей накануне Петр Алексеевич, и бережно выложила на стол драгоценные письма. Из стопки пожелтевших листков выскользнула маленькая тетрадка в пурпурном сафьяновом переплете.
Маша открыла ее, вгляделась в выцветшие буквы. «Дневник Марии Павловны Апрелевой. 18 мая 1860 года. Сегодня мне осьмнадцать лет, а в мире ничто не переменилось».
У Маши сжалось сердце. Такие знакомые слова. Именно об этом и подумала она, когда проснулась ранним утром в день своего восемнадцатилетия. Она очень хорошо помнила этот день, помнила, как в нетерпении подбежала к окну в надежде увидеть… Что? Она не знала. Может быть, хрустальный дворец, по мановению волшебной палочки возникший за ночь, или золоченую карету с прекрасным принцем, поджидающим ее внизу. Но все было как прежде. Те же голуби не торопясь разгуливали по крышам, те же водопроводные трубы сбегали вниз по углам домов. Острое чувство разочарования охватило все ее существо. Это несправедливо! «Сегодня мне осьмнадцать лет, а в мире ничто не переменилось».
1860 год
Маша стремительно сбежала по ступенькам в сад, поправляя на ходу шляпку, ловко сидевшую на ее золотисто-каштановых локонах. Бордовая амазонка плотно охватывала гибкий стан, мягкими складками спадала к крошечным ножкам, обутым в мягкие кожаные сапожки.
— Маша! Куда ты в такую рань?
Маша обернулась. Маменька, в капоте и кружевном чепце, смотрела на нее с верхней ступеньки лестницы, ладонью прикрывая глаза от разгорающегося утреннего солнца.
— С добрым утром, маменька. Хочу до завтрака прогуляться на Звездочке. Такое нынче солнышко ласковое. Не усидеть дома.
— Только не уезжай далеко. Я всегда волнуюсь, когда ты на ней. Больно норовистая.
— Не бойтесь, маменька. Она меня любит.
Маша помахала матери рукой и побежала по дорожке к конюшне, вдыхая свежий аромат цветов и утренней росы.
Конюх Николай, молодой невысокий парень с круглым курносым лицом и странными белесыми глазами, возился у входа.
— Николай, голубчик, оседлай мне Звездочку, — попросила Маша.
Некоторое время он молча смотрел на нее, теребя в руках хлыст.
— Сию минуту, барышня, — пробормотал он наконец и скрылся в конюшне.
«Почему мне всегда так неуютно под его взглядом? — подумала Маша. — Все дело, наверное, в его бесцветных глазах. Смотрит прямо как вурдалак».
Николай появился, ведя в поводу красивую лошадку мышиной масти с изящными белыми бабками и яркой белой звездочкой во лбу. Ей она и была обязана своим именем. Она легко перебирала тонкими ногами, будто вовсе не касалась земли.
Маша подбежала к своей любимице, поцеловала в теплые, трепещущие ноздри.
— Здравствуй, моя красавица! Поскачем?
Лошадь косила на нее влажным вишневым глазом и прядала головой, будто соглашаясь. Поскачем!
Николай уже держал ей стремя. Маша легко вскочила в седло и тут же почувствовала прикосновение его твердых пальцев к своей ноге, чуть выше сапожка. От изумления она чуть не потеряла равновесия. Что, что это значит? Он совсем лишился рассудка.
Хлыст взметнулся над головой. С трудом преодолев жгучее желание исхлестать его бессмысленно улыбающееся лицо, Маша вместо этого опустила хлыст на шею ничего не подозревающей Звездочки. Не ожидая такого начала, та вскинулась на дыбы, скакнула, одним молниеносным прыжком преодолела изгородь и понеслась между деревьями.
Стремительная скачка, ветер в лицо успокоили Машу.
— Прости меня, Звездочка, — прошептала она. — Прости.
Надо будет обо всем рассказать отцу. Нет, нельзя. Он выйдет из себя, неизвестно, чем все кончится. Лучше просто попросить отослать его обратно в деревню и взять другого конюха. Отец бывал крут с дворовыми. Его побаивались.
За размышлениями Маша и не заметила, как отъехала довольно далеко от дома. Вправо и влево, насколько хватало глаз, раскинулись вспаханные поля. Впереди темнела дубрава. Туда-то и направила Маша бег своей Звездочки.
Это было ее любимое место, уединенное, таинственное. Хрустальный ручей, журча, пробивался между камнями. Она любила помечтать под лепетание его струй. Здесь никто не мог ей помешать.
Маша отпустила поводья и предоставила Звездочке самой выбирать дорогу. Под деревьями было сумрачно и прохладно. Мягкий серебристый мох оплетал корни деревьев. Маша подняла голову, вглядываясь в кроны деревьев. Вдруг увидит какую-нибудь зазевавшуюся дриаду?..
Резкое ржание разорвало тишину. Треск веток, будто пистолетные выстрелы. Звездочка от неожиданности вздрогнула всем телом и скакнула в сторону. Стремительное движение выбило Машу из седла. Она упала на землю, подвернув ногу. От резкой боли слезы выступили на глазах. Сквозь их пелену она увидела, как из зарослей выехал всадник, спешился и направился к ней.
— Вы ушиблись? — озабоченно спросил он, опускаясь рядом с ней на колени. — Что с вами?
— Нога, — простонала Маша.
— Покажите.
Щеки Маши зарделись. Что значит «покажите»? Каков нахал! От ярости она забыла о ноге и попыталась встать, но тут же со стоном опустилась на траву.
— Не надо меня бояться, — мягко проговорил незнакомец. — Простите, сударыня, я забыл представиться. Вадим Петрович Серебряков. Приехал погостить в «Дубравы» к Хомяковым. Это в шести верстах отсюда.
Маша кивнула. Хомяковы были их соседи. Они изредка наезжали друг к другу в гости. С младшим Хомяковым, Арсением, они даже были дружны в детстве. Длинные языки уж и сватали их, да как-то все со временем утихло.
Она уже без страха и раздражения, а скорее с любопытством разглядывала незнакомца. Светлые волнистые волосы, голубые глаза искрятся улыбкой. Довольно милая ямочка на подбородке. Ей вдруг показалось, что она его уже где-то видела.
Будто отвечая ее мыслям, он сказал:
— А я вас уже видел однажды. Давеча на балу в Дворянском собрании. Вы были в голубом, как незабудка. Принцесса бала, хотя голубое и не слишком вам идет.
Маша нахмурилась, но тут же улыбнулась, вспомнив, что сама не любит голубой цвет и поехала в этом платье, лишь уступая настояниям матери. Однако каков! С ней никто еще так не говорил.
Вадим заметил ее улыбку и улыбнулся в ответ:
— Я прав? Вы согласны, верно? Однако займемся вашей ногой. Я в этом немного понимаю.
Он говорил с ней так легко и непринужденно, что Маша и думать забыла о щекотливом своем положении. Совершенно беспомощная, в глухом месте, в обществе незнакомого мужчины. Есть чем озаботиться. Но Маше все это и в голову не пришло. Осторожно, двумя пальчиками приподняла она край амазонки, обнажив прелестную стройную ножку.
Вадим невольно залюбовался ею. Удивительная девушка Никакого жеманства, кокетства, этого несносного «Ах, оставьте меня, право…». Никаких ужимок, которые так бесили его в петербургских барышнях.
Он осторожно стянул с нее сапожок и пробежал длинными чуткими пальцами по нежной ступне.
