неловкости: весь смысл, весь текст, вся идея «Интернационала» в многоголосии — «лишь мы», «никто… нам», «наш последний», — песня на индивидуальное исполнение была явно не рассчитана, а одинокий голос, еще и в присутствии множества людей, выглядел вовсе неправдоподобно.
Когда Василий Сергеевич запел последний куплет, наверное, в душе его птицей встрепенулось горделивое чувство: а ведь могу! надо будет… и день и ночь… Он уже не слышал себя, в ушах звенело, а над площадью гремел готовый сорваться на крик и хрип голос немолодого человека без музыкальных способностей с очень скромными голосовыми данными.
Последний раз над Невой, вокзалом и райсоветом прозвучало обещание: «…воспрянет род людской!» — и наступила тишина, было слышно, как плещется на гранитных ступенях спуска к воде легкая невская волна. Плескало тихо, как бы с чувством вины.
«Контрреволюция», успевшая принять горячительного, — ей, как говорится, терять было нечего, — попробовала захлопать, но сама же и испугалась.
Василий Сергеевич ровно полминуты простоял неподвижно у микрофона, все ждали, а он, глотая слюну, старался превозмочь боль в горле, потом резко повернулся и, ни минуты не думая ни о старых большевиках, ни о молодых, ни о демонстрантах, ни о Ленине, где-то томившемся в ожидании триумфального выезда на площадь, решительно сошел с трибуны под недоуменными взорами партийного актива.
В сопровождении телохранителя он двинулся к своему черному блиндированному лимузину мимо Ленина, крепко стоявшего в распахнутом пальто на башне броневика, вознесенного на пятиметровую высоту. Сдвинутая над прямоугольными блоками онежского гранита башня с вождем казалась парившей в воздухе. Василий Сергеевич невольно оглянулся: простертой рукой Ленин как бы ловил убегающего секретаря обкома.
Следом за Василием Сергеевичем потянулись старшие милицейские чины, сотрудники безопасности.
Опережая телохранителя, Василий Сергеевич сам распахнул дверку лимузина и нырнул на заднее сиденье. Телохранитель мягко прикрыл тяжелую бронированную дверку и бросился на сиденье рядом с шофером.
Водитель запустил двигатель и взглянул на телохранителя, обычно сообщающего маршрут. Тот молчал.
— Поехали! — незнакомым хриплым голосом скомандовал Василий Сергеевич.
Мотор взревел, словно машина собралась прыжком сигануть через Неву. Убедившись в том, что все полторы сотни лошадиных сил в упряжке, шофер, чуть повернув голову в сторону хозяина, поинтересовался:
— Куда едем, Василий Сергеевич?
— …… (Неприличное.)
— Понял!
Машина рванула на Арсенальную набережную, вытягивая за собой хвост сопровождения. Черная стая летела мимо «Крестов», мимо психбольницы, мимо дачи Кушелева-Безбородко, с балкона которой непревзойденный Дюма любовался величавым разворотом Невы и Смольным собором на той стороне реки.
Над площадью неведомо по чьей команде вспыхнули прожектора. Четыре огромных светящихся столба уткнулись в небо, потом закачались и, пересекаясь, как ножницами, стали резать недосягаемую темень. Стало красиво и тревожно, будто ждали опасности откуда-то сверху.
Болутва сбежал с «красной трибуны», быстро подошел ко мне и, строго глядя в глаза, проговорил с поспешностью:
— Тебе, Соломон, лучше сейчас куда-нибудь смыться… Бобовиков в ярости. Будет кровь.
Не желая или не имея времени что-нибудь пояснить, а может быть, боясь скомпрометировать себя общением со мной, он быстрыми шагами отошел к теснившимся за трибуной чинам КГБ и милиции. Я знал, слава богу, нрав Бобовикова, славившегося грубостью и непререкаемостью. Я понимал, что на трибуне произошло что-то непоправимое. И снова недооценил Болутву: ну конечно, ему, именно ему нужно было меня куда-нибудь в эту минуту убрать, чтобы я не мог объяснить тому же Бобовикову, что все задумано было иначе. Но задним умом все сильны, в ту минуту я поддался испугу и решил: пусть уж лучше меня ищут, чем топчут в горячке.
Где спрячешься на площади, куда денешься?
Я пошел к народу. Спросят — скажу, пошел к народу, узнать настроение, поддержать, ободрить.
Ближе всего были те, что стояли на набережной.
Увидев, что я иду от «красной трибуны», ко мне бросились с вопросами: «Когда начнется? Чего дальше? Ленин-то приехал, нет?»
Черная тоска сосала меня после отъезда Василия Сергеевича, ощущения мои были смутны. Что я им мог ответить?
Я поискал глазами звезду, ту, что сияла в белесом вечернем небе над Летним садом. Звезды больше не было. Впрочем, может быть, она и была, но стала неразличимой среди множества других звезд и звездочек, высыпавших разом на черный небосвод, чтобы своими глазами увидеть этот кошмар.
На «черной трибуне», надо думать, еще выпили и вовсе уж не по сценарию стали кричать: «Да здравствуют министры-капиталисты! Ура!» — и сами же себе отвечали: «Ура! Буржуазному Временному правительству — ура! Войне до победного конца — ура!» Скучавшая на набережной толпа, изрядно уже поредевшая, повинуясь инстинкту, по которому на демонстрациях положено кричать «ура!» по любому поводу, не слыша, скорее всего, подстрекательских призывов, вдруг стала подхватывать это глумливое «ура!».
Тщательно спланированное, согласованное и утвержденное событие стало двигаться путями неожиданными, ненормальными, странными… Это уже было похоже на какой-то бред, на припадок, когда все движения судорожны, болезненны и непредсказуемы.
Оцепление из курсантов и милиции куда-то незаметно исчезло, выход на площадь был открыт, и беспорядочные группы и одиночки в хаотическом движении, без плана, как во сне, стали перемещаться во все стороны. И если бы не флаги и свернутые транспаранты на плечах у многих, эта толпа затрапезно одетых молодых людей напоминала бы грибников, вывалившихся с вокзала из пригородных электричек и в каком-то забвении продолжающих свой промысел на городской площади.
Девушки в перехваченных ремнями пальто и молодые люди в русских сапогах усугубляли тяжелое впечатление.
Нельзя было сказать, что они искали именно Ленина, о Ленине уже как бы и забыли, но продолжали еще чего-то ждать.
Через полчаса после отъезда Василия Сергеевича «красная трибуна», по-прежнему охраняемая милицией, опустела совершенно. Не осталось и черных машин у здания Калининского исполкома — стало быть, начальство разъехалось.
Я недоумевал, что же делать, но видеть никого из наших не хотелось, и не только в целях безопасности — на душе было скверно.
На площади показалось несколько милиционеров с мегафонами в руках, лица у них были натянутыми и тревожными. Не имея духа сказать людям правду, через милицию довели наскоро придуманное оповещение:
— Граждане! Мероприятие на площади у Финляндского вокзала окончено. Расходитесь по домам!
Проект
(Секретно)
16. Коренюк Юрий Николаевич, русский, 1926 года рождения, образование начальное, рабочий, токарь завода «Красная заря». Член КПСС с 1963 года.
Тов. Коренюк Ю. Н. 2 декабря 1965 года обратился в партком с заявлением об исключении его из членов КПСС, так как он не может разобраться с решениями сентябрьского (1965 г.) Пленума ЦК КПСС.
Партийная организация цеха № 20 постановила исключить т. Коренюка Ю. Н. из членов КПСС за малодушие, невыполнение политики партии и необеспечение авангардной роли коммуниста на
