печальное, — прав! Хорошо, когда в трудную минуту рядом, как всегда, бежит царица да еще и с телеграммой от «Союза Русского Народа», организации свирепой, как раз и придуманной, чтобы держать инородцев в узде.
«„Союз Русского Народа“ просит меня передать дело тебе. Одни — гнилое, слабое, безнравственное общество, другие — здоровые, благомыслящие, преданные подданные — их-то и надо слушать, их голос — голос России, а вовсе не голос общества или Думы… Бог поможет, я знаю, но ты должен быть твердым. Распусти Думу сейчас же…»
«Россия, слава Богу, не конституционная страна, хотя эти твари пытаются играть роль и вмешиваться в дела, которых не смеют касаться. Не позволяй им наседать на тебя. Это ужасно, если им сделать уступку, то они поднимут голову…»
«О, мой милый мальчик, заставь всех дрожать перед тобой — любить тебя недостаточно, надо бояться тебя рассердить или не угодить тебе!»
«Моего любимца всегда надо подталкивать и напоминать ему, что он император и может делать все, что ему вздумается. Ты никогда этим не пользуешься…»
И чего женщина бьется, чего нервничает, все делает государь, что вздумывается. Вздумалось тетеревей пострелять и пострелял от души, вздумалось «козла» забить и забил с «подвизающимися в домино» флигель-адъютантом Мордвиновым Анатолием Александровичем, и генерал-адъютантом, адмиралом Ниловым Константином Дмитриевичем. Правда, очень уж мешают государственные дела нормальному течению личной жизни.
Когда сегодня скорбят безутешно прямые наследники «здорового и благомыслящего» дела «Союза Русского Народа», скорбят о потере таких заботливых, все понимающих и щедрых вождей, как царь и царица, здесь, как говорится, все ясно, но что ж взахлеб плачутся те, чьих предков и за людей-то не считали, они-то чего заходятся, да еще соревнуются между собой, кто первей и кто громче восскорбит. Нет, не услышит их голос матушка-императрица, пока не наденут они смазные сапоги, не обрядятся в алые рубахи и не возьмут, поплевав в ладони, хоругвь покрепче, только этот «голос России» по душе государыне, которая только и мечтала, «когда же, наконец, водворится порядок, которого нашей бедной стране не хватает во всех отношениях». В здоровом лице «Союза Русского Народа» и славянская натура императрицу устраивает.
Был порядок в «Союзе…», был!
Однако справедливости ради надо взглянуть на государя иными глазами, глазами тех, кого государь, по совету жены и матушки, к себе приближал, кому доверял в практической жизни исполнять свою волю.
Как он выглядел в глазах тех, кто имел возможность при обязательных и регулярных докладах искать в лазоревых глазах царя одобрение, или видеть порицание, искренним своим усилиям в сообщении поступательного движения государственной машине?
17-го октября 1904 года пышноусый и высоколобый, шестидесятипятилетний Иван Логгинович Горемыкин, «милый старик Горемыкин», по словам государыни, действительный тайный советник 1-го класса, сенатор, член Государственного Совета, бывший министр внутренних дел и будущий председатель Совета министров, председатель Особого совещания по вопросам о мерах к укреплению крестьянского землевладения, убитый в 1917 году крестьянами при разгроме его имения, доверительно беседовал с вновь назначенным министром внутренних дел, генерал-адъютантом, генералом от кавалерии по Генеральному штабу, бывшим командиром отдельного корпуса жандармов и заведующим департаментом полиции, бывшим генерал-губернатором Виленской, Ковенской и Гродненской губерний, любимцем вдовствующей императрицы, сорокасемилетним князем Петром Дмитриевичем Святополк-Мирским. «Помните одно: никогда ему не верьте, это самый фальшивый человек, какой есть на свете», — имея в виду царя, сказал Иван Логгинович Петру Дмитриевичу, мечтающему об отставке, но не предполагающему, что всего через четыре месяца, обрызганный январской кровью, он будет отставлен от всех мест и должностей раз и навсегда.
11-го ноября 1904 года государь, встав в восемь утра, поехал на охоту в Знаменское. Охота была удачной, собственные трофеи в «Дневнике» выделены особо: «Убил 144 фазана; всего убито: 522. Фазанов 506, зайцев 16». Охота заняла четыре с половиной часа, включая часовой перерыв на завтрак в охотничьем домике. Что ни говори, а охотник государь был блестящий — один фазан за полторы минуты! Результат великолепный!
А в это время на дальневосточном театре сочиняли и готовили к исполнению знаменитый кавалерийский «набег» генерала Мищенко, закончившийся так же бесславно, как и все прочие военные предприятия этой кампании. Командир Забайкальской казачьей бригады генерал Мищенко получил возможность собрать под свою руку больше трети всей нашей кавалерии, превзойдя одним своим отрядом в семьдесят два с половиной эскадрона всю японскую кавалерию, насчитывавшую шестьдесят шесть эскадронов. Неудачи стали обычнейшим делом этой войны, не избежала своей участи обанкротиться и кавалерия, в том числе и казачья. Нелепый замысел и бездарное его исполнение, быть может, и не заслуживали бы упоминания, но именно эта затея привела наконец-то в движение 3-й Верхнеудинский казачий полк. В связи с предстоящей громоздкой операцией на театре военных действий дед напишет бабушке сдвоенное письмо за 13 и 14 ноября, поэтому и «Дневник» государя должен быть представлен двумя датами.
Дневник императора.
13-го ноября. Суббота.
Утром было два доклада. В час с 1/4 отправился в город на освящение Суворовского музея. После молебна осматривал подробно все залы, хорошо устроенные и достаточно наполненные для открытия. В 4 часа вернулся в Царское.
Дядя Сергей и Элла приехали из Москвы. В 7 час. вместе с ними поехали в Гатчину и обедали с Мамa и т. Ольгой. Возвратились в 101/2.
14-го ноября. Воскресенье.
День рождения дорогой Мамa и десятилетие нашей свадьбы! в 101/4 поехали в Гатчину. Обедня, поздравления и завтрак в Белой зале. Сидели у Мамa долго и вернулись в Царское в 31/2 часа. Приняли депутацию от Уланского полка по случаю 10-летия со дня назначения Аликс шефом и двух офицеров и команду с подводной лодки «Осетр», отправляемой на Дальний Восток.
За чаем дети устроили сюрприз и исполнили в лицах и в надлежащих костюмах басню «Стрекоза и Муравей». Вечером принял гр. Ламздорфа.
Будь в этом придворном домашнем детском «театре» цензура, навряд ли в канун сдачи Порт-Артура была бы дозволена к постановке пиеса столь двусмысленного, аллюзионного содержания.
Если раньше дед томился своей забайкальской ссылкой, изнурявшей его бездеятельностью, и ждал отъезда на фронт как перемены участи, то теперь лишь отъезд на фронт мог быть оправданием его резкостей в объяснении с бабушкой, уже расправившей крыла, набравшей воздуха, чтобы лететь к своему любимому.
Вот и последнее, наконец-то, письмо с продуваемой всеми ветрами, пустынной, дикой, серой станции Борзя.
Ст. Борзя. Ноября 13 дня. 1904.
Дорогая голубка Кароля!
Наконец-то сегодня утром получено приказание главнокомандующего снять наш полк с охраны дороги и двинуть его в Харбин. Конечно, целый день идет суета и сутолока невообразимая: все готовятся, укладываются, собираются. Окончательно должны выступить 18-го Ноября. До Харбина пойдем по железной дороге, и что будет там, пока, конечно, неизвестно.
Я лично и большинство офицеров довольны тем, что идем дальше — сидеть тут ужасно надоело. Иначе относятся к этому перевороту те офицеры, к которым сюда приехали жены и семьи. Очень жаль
