Что бензин – это 'адское топливо'[355]. Что библиотеки вредны – ибо «каждый человек прочитавший до тебя книжку, оставляет в ней свой отпечаток – либо благодати, либо адского провала» (с. 269). Что «многоэтажки – сатанинское изобретение» (с. 207). Что «создатели электроники бесов сажают туда толпы» (с. 185) (вот, оказывается, что творится на российских оборонных предприятиях!). Что «государство уже является главным врагом спасения» (с. 173) [356].
'Старец Антоний' представляется как человек с классическим дореволюционным богословским образованием. Он, мол учился в семинарии 'за стенами Лавры' еще в царские времена (с. 16). Вот только изготовители этого апокрифа тут промахнулись: семинария в стенах Лавры поселилась лишь в конце 40—х годов ХХ века, до революции в Лавре располагалась только Академия[357].
В странной семинарии учился 'старец'. По его словам, 'Церковь учит, что антихрист войдет сразу в каждый дом… Сколько споров вызывало утверждение, что антихрист одновременно войдет в каждый дом. И мы в семинарии спорили, еще как спорили! Только с изобретением телевизора все стало понятным' (сс. 62 и 223). И где же это он нашел такое 'учение Церкви'? В Писании нет ничего подобного. И у Отцов Церкви такого 'пророчества' не было[358].
И хотя апокриф уверяет, что и с богословским образованием, и с греческим языком у 'старца' все было великолепно, тем не менее он демонстрирует абсолютное незнакомство с богословским значением термина 'соборный': 'Если бы в отношениях властных начальник—подчиненный было только всевластие одного и глубокое смирение другого, то не было бы необходимости и в Соборности Церкви. Но если бы не Соборность, не осталась бы Церковь и Православной – сколько раз хранителями истины оказывались одиночки, в то время как высшее священноначалие – еретики?!' (с. 83)
С образованием у 'старца' плоховато. Оттого и говорит он, что 'литвины, чухонцы, поляки – все испытали на себе падение, все прошли страшный путь вероотступничества, но не народ Святой Руси' (с. 257). Да уж вроде страшнее богоборчества и массового отпадения от веры и поругания святынь, чем у нас, ни у кого и не было… Но идеологическая догма тут застилает глаза 'старцу'. Ну, не любит он, например, городов и фабричный люд ('Все это вражеская уловка – собрать людей вместе для совместной работы на заводах, оторвать от Божьего мира. А сами заводы тоже использовать по прямому назначению – уничтожение сотворенного Зиждителем!' – с. 206). Но разве в дофабричную эпоху село было христианским? Большую часть своей истории христианство было религией горожан. И таковой оно снова становится сейчас…
О католичестве у него самые фантастические представления – 'Где место человеку, придумавшему, что если папа вынес приговор, не совпадающий с судом Божьим, то последний должен быть изменен в пользу мнения римского епископа. Кажется, так звучит?' (с. 152). Нет, не так. Совсем не так [359].
Даже об истории ереси жидовствующих у него весьма странное представление: 'Все (!) типографии Литвы готовили еретические книги и под видом вещей послов возами завозили в Новгород, Москву' (с. 139). Автор книжки про 'старца Антония' поставил восклицательный знак после слова 'все'. А я бы поставил большой знак вопроса с несколькими восклицательными знаками после слов 'типографии Литвы'. Дело в том, что в XV веке – веке, когда в Новгороде и появилась ересь жидовствующих (объявилась она в 1471 году), никаких типографий в Литве не было. 'В начале 20—х годов XVI века Франциск Скорина приезжает в Вильно и в доме богатого белорусского мещанина Якуба Бабича основывает первую в нашей стране типографию, где издает 'Малую подорожную книжицу' и 'Апостол'[360].
В церковнославянском и греческом языках 'старец' силен ровно настолько, чтобы перевернуть смысл богослужебного выражения с ног на голову: 'ад всесмехливый начатое дело высмеивания всего Божьего, духовного доведет до конца' (с. 62). Но в аду нет места для смеха. Там место плача. Христианин же может посмеяться над обманувшимся адом. 'Ад всесмехливый' значит 'ад, достойный всяческого посмеяния'. В 'Полном церковно—славянском словаре' протоиерея Григория Дьяченко говорится: 'Всесмехливый – достойный всякого осмеяния или поругания'[361]. Еще апостол Павел говорил: «Ад, где твое жало. Смерть, где твоя победа». Это некая издевка. Надо заметить, что и в некоторых апокрифах, размышляющих о сошествии Христа во ад звучит эта тема иронической издевки над сатаной.
Познания 'старца Антония' в Писании видны из его призыва: 'Евангелие следует понимать буквально – сказано бежать в пустыню, вот и беги, не обдумывая святые словеса' (с. 207). Но нет таких слов в Евангелии. 'Старец' спутал модную ныне проповедь 'Анастасии' и Евангелие[362]. Христос говорит не о бегстве из города в пустыню, а о переходе из одного города в другой город же: «Когда же будут гнать вас в одном городе, бегите в другой» (Мф 10,23).
О пребывании Церкви в пустыне говорит не Евангелие, а Апокалипсис (вот уж книга, при чтении которой буквализм как раз опасен): 'И даны были жене два крыла большого орла, чтобы она летела в пустыню в свое место от лица змия и там питалась в продолжение времени, времен и полвремени' (Откр.12,14).
В пустыне, в которую 'старец Антоний' призывает уходить сейчас (!) он рекомендует взять 'буржуйку, лопаты, топоры, одежду, обувь – все, что поможет продержаться три с половиной года. И лекарства и спички и соль' (сс. 217—218). Однако, Апокалипсис и тут говорит нечто иное: 'А жена убежала в пустыню, где приготовлено было для нее место от Бога, чтобы питали ее там тысячу двести шестьдесят дней' (Откр. 12,12). Если понимать это место буквально, к чему и призывает 'старец Антоний', то в пустыне надо ждать ангелов с манной небесной, и тогда в 'спичках, соли' и тайных огородах не будет нужды.
Вообще эта проповедь бегства на огороды удивляет. Зачем христианину так заботиться о продолжении своей физической жизни на лишние и страшные три с половиной года? Зачем эта забота о лекарствах, если христианин и так уж точно знает, последние дни истории космоса можно будет просто вычеркивать карандашиком из календаря, ведя отсчет от вполне ясной и последней даты (1260 дней со дня коронации антихриста)? Зачем такая забота о максимально удобном и не—мученическом проведении последних дней?
У американского писателя—фантаста Роберта Шекли есть рассказ 'Битва' (подозреваю, в оригинале этот рассказ называется 'Аrmageddon'). Итак близится день последней битвы, Армагеддона. К главнокомандующему генералу в бункер входит священник и от имени духовенства просит разрения принять участие в Битве Господней. А вот дальше, пожалуй, стоит привести большую цитату:
'Верховный главнокомандующий Феттерер нервно забарабанил пальцами по бедру. Он предпочел бы остаться в хороших отношениях с этой братией. Что ни говори, а даже ему, верховному главнокомандующему, не повредит, если в нужный момент за него замолвят доброе слово…
– Поймите мое положение, – тоскливо сказал Феттерер. – Я – генерал, мне предстоит руководить битвой…
– Но это же Последняя Битва, – сказал священнослужитель. – В ней подобает участвовать людям.
– Но они в ней и участвуют, – ответил Феттерер. – Через своих представителей, военных.
