красоту и в телах наших явил неизреченную мудрость”[53].
Нежелание видеть разницу духовных путей христианского мира и восточного приводит к весьма примечательным ситуациям. Например, в 1991 году издательство “Художественная литература” выпустило книжку “Будда. Истории о перерождениях”. В джатаке “О заклинании тоски”, включенной в состав сборника, есть следующее назидание: “Брат мой, ведь женщины – сластолюбивы, бездумны, подвержены пороку, в роду людском они – низшие. Как ты можешь испытывать любовную тоску по женщине, этому сосуду скверны?”[54]. Издательство рекомендует эту книжку “для семейного чтения”…
Да, Рерихи всех убедили в том, что Будда и Христос так похожи друг на друга… Более того, ради того, чтобы лишний раз уколоть христиан, Е. Рерих, например, пишет: “Будда высоко ставил женщину”[55]. Я был бы готов ей поверить…
Но почитаемый рериховцами реформатор тибетского буддизма Цонкапа говорит, что для приуготовления к лучшей реинкарнации надо осознать: 'Радость от достоинств мужчины; недовольство женским положением, признание его ущербным; отвращение желающих обрести женское тело от их стремления'[56].
А однажды, чтобы убедить сомневающихся в правоте своего тезиса о том, что всякая женщина не более чем скверна, Будда провоцирует свою собственную мать (в том перевоплощении) на убийство его самого[57]… В другом перевоплощении – будучи царем Бенареса, Будда послал своего придворного плута сокрушить добродетель жены жреца, которая хранила верность мужу, – конечно же, ради подтверждения своей спасительной проповеди: “женщин нельзя удержать от соблазна”[58]. Кто в состоянии представить, чтобы подобные легенды слагались вокруг имени Христа?
И, кстати, почему Христос, по словам буддистов, якобы учившийся буддизму в Тибете и Индии, первое чудо совершил на брачном пире? Почему он умножил радость собравшихся, умножив вино? Почему не предложил помедитировать на тему об изгрызанном трупе невесты?[59]
Так что мне представляется, что попытка Е. Рерих обличить христианство за счет женолюбивого буддизма не отличается уважением к историческим реалиям.
– А почему Вы думаете, что у христиан такая педагика не переходит в догматику?
– Потому что помню о том, что именно Деву Церковь превознесла выше 'Херувим и Серафим'.
– Но все же сам мужской характер церковной средневековой литературы, о котором Вы сказали, разве не свидетельствует о дискриминации и отлучении женщин от культуры и образования?
– Видите ли, этот факт не был никак юридически оформлен. Речь идет о вкусах, а не о репрессиях. Если сегодня есть спрос на книги Акунина и нет массового запроса на Тредьяковского – это еще не означает дискриминации или гонения на допушкинскую русскую литературу. О том, что запрета на женское литературное творчество не было, свидетельствует хотя бы то, что Церковь приняла в свое Богослужение Рождества и Страстной Седмицы песнопения, написанные в IX веке монахиней Кассией (и, кстати, отнюдь не анонимные, но подписанные ее, то есть женским именем)[60].
Кстати, с этой Кассией произошел замечательный случай. В 830 году византийский император Феофил выбирал себе невесту. 11 прекраснейших знатных дев были представлены ему. Феофил вошел в зал, держа в руках золотое яблоко, которое он должен был вручить своей избраннице. Подойдя к Кассии, он сказал: 'От жены произошло все злое' (намекая на грехопадение Евы). Кассия же быстро отмела богословские инсинуации императора и ответила Феофилу: 'От жены же произошло все лучшее' (имея в виду рождество Христа от Марии). Тут император здраво рассудил, что с такой женой править будет скорее не он, а она. В итоге яблоко было подано Феодоре, которая, стала императрицей. Кассии же не оставалось другой дороги, как в монастырь… Такова легенда[61]. А Феофил и в самом деле кончил плохо: он стал еретиком, уничтожавшим иконы.
А что касается 'отлучения от образования'… Знаете, я недавно купил одну милую дореволюционную хрестоматию по Средневековью. В ней приводится германский закон 1225 года, регламентирующий раздел имущества при разводе супругов: 'жене идут все овцы, гуси, лари, пряжа, постели, перины, подушки, кольца, убрусы, псалтири и всякие божественные книги, обычно читаемые женщинами, сундуки, ковры, мягкие сиденья, занавески…'. Составители этой хрестоматии обычно приводят только тексты – безо всяких комментариев. И только к этому месту они сочли необходимым сделать пояснение: 'В средние века женщины, в общем, грамотнее мужчин'[62].
Впрочем, не менее удивительно само наличие такого закона: современная католическая Церковь развод в принципе не допускает, а в прежние столетия ее позиция была помягче: в Риме развод был разрешен еще в 9 веке; в Византии античная практика, разрешающая разводы, была упразднена к 8 веку…[63]
– А как же знаменитые слова Апостола: «жены ваши в церквах да молчат; ибо не позволено им говорить, а быть в подчинении, как и закон говорит. Если же хотят чему научиться, пусть спрашивают о том дома у мужей своих; ибо неприлично жене говорить в церкви» (1 Кор. 14,34—35)?
– Во-первых, апостол говорит о Богослужебных собраниях, а не о всей церковной жизни (а вне Литургии голос женщин всегда звучал и слушался в Православии: вспомним советы древней подвижницы матушки Синклитикии).
Во-вторых, не будем забывать, что это слова именно Павла. Вроде бы если апостол нечто сказал – для христиан все должно быть ясно: следуй апостольскому завету. Но все не так просто – ибо этот апостол так говорил о принципе своей проповеди: 'с иудеями я как иудей, с эллинами – как эллин'. Это означает, что в его проповеди есть момент педагогического приспособления, нежелания по мелочам нарушать социальные нормы той среды, к которой он обращался. Он прекрасно умел отличать субботу от человека, умел человека ставить выше субботы, а субботу чтить за то, что ее почитание возвышает самого человека. Мало отличить главное от второстепенного – надо уметь ценить 'второстепенное' ради того главного, что через него проступает. Павел, например, учил, что ветхозаветное обрезание уже не имеет религиозного смысла[64]. Но когда он своего ученика, грека Тимофея посылал на проповедь, он все же обрезал его – иначе круг проповеди Тимофея слишком сузился бы. Евреи не стали бы внимать проповеди необрезанного грека, толкующего их Писания…[65]
Разве мы следуем этому примеру апостола? Подвергаются ли сегодня обрезанию наши монахи, отправляемые на служение в нашу миссию в Иерусалим?
Так, может, и слова апостола свободы об ограничениях для женщин были уступкой внешним нравам, попыткой 'не дать повода ищущим повода' (2 Кор.11,12)? Христианство и так начало свой путь как маргинальная секта: ее проповедовали презренные рабы и не менее презренные (в глазах имперских элит) евреи. Если бы апостольская проповедь шла через женские уста, то появился бы дополнительный и не— необходимый социально—психологический барьер на пути Церкви к Вселенскости.
