Если обычные языческие религии говорят: 'Ты делай то—то и то—то, а потом в награду получишь вот это'; то в Евангелии это отношение труда и дара переворачивается: сначала достигает тебя Царство Божие, а затем уж потрудись, чтобы не растерять Его. Святые Отцы называли это 'обручение будущих благ' или 'задаток', 'залог будущих благ'.
В этом и кроется главная трудность религиозной проповеди в отличие от обычного обучения. Это ее принципиальная нетехнологичность. Я могу что—то говорить, доказывать, аргументировать, но свой опыт или опыт того святого отца, которого я цитирую, я не могу вложить в сердце своего собеседника. Это обычная непредсказуемость чуда: свершится оно или не свершится?
И в этом уже следующий парадокс Православия – то, что все формы нашей религиозной жизни, начиная от богослужебной и кончая канонической, догматической – они создавались людьми, у которых этот опыт был. А мы пробуем эти формы и эти одежды перенести на людей, у которых этого опыта нет. Так как же эти формы могут стать понятными? Мы даем истину как бы навырост.
Но как часто мы беседуем с человеком, предполагая, что мы ему понятны, и, значит, раз мы что—то сказали – то он просто обязан с нами согласиться. И вот тут мы можем сесть в лужу.
Представьте себе, я вхожу в класс к девочкам. Девочки – подростки, им лет уже 12—13. Я к ним захожу и объявляю: 'Дети, вы уже большие, давайте сеголня говорить про это. Так, мальчики выйдите из класса, сегодня я только с девочками про это беседую'. Оставшись в ополовиненном классе, я начинаю: 'Значит, девочки, вы уже знаете, что бывает такое общение мужчины и женщины, что в женщине появляется новая жизнь, она становится беременной'. После этого я 15 минут рассказываю девочкам о том, что они будут испытывать во время беременности: тошноту, аллергию и так далее. Затем 15 минут рассказываю о том, что они будут испытывать во время родов. Еще 5 минут, – про прелести кормления грудью: маститы, молочница и так далее. Наконец, поясню на примерах, как будет строиться их режим дня после рождения малыша, расскажу, что пеленки и стирки, кормления и массаж заменят видик и сплетни с подружками…
45 минут прошло, звонок, мальчики возвращаются в класс. Чего я добился? Какими глазами девочки на мальчиков посмотрят? Скажут: 'Ну, мужики, мы не знали, что вы – такие сволочи! Всё! Близко к нам не приближайтесь!'. Понимаете, что произошло? Эти девочки еще не знают, что такое любовь, ни супружеская, ни тем паче – материнская. А я им уже рассказал о том, с какими шипами это может быть связано дальше. Людям, которые еще не имели опыта любви, я рассказал о ее многообразии так, что у них напрочь исчезло желание когда бы то ни было входить в этот мир. А ведь потом, когда они дозреют до брака, знание о грядущих скорбях не сможет остановить их. Та любовь, что поселится в них, упрямо скажет: Да, пусть будет боль – если это боль произрастет от меня…
Вот в чем трагедия христианского пастырства: мы говорим о тех ограничениях, которые должна соблюдать душа, которая уже беременна во 'внутреннем человеке'. Христианин ощущает себя беременным. Он ощущает в себе биение Иной Жизни. Преп. Симеон говорит об этом чуде: 'Содержащий все поселяется внутри человека, и человек становится как бы беременной женщиной'. Или: 'Человек сознательно носит в себе Бога. И, сжимая снаружи руки вокруг себя, этот человек ходит посреди нас, не знаемый всеми, кто его окружает… Мы, когда веруем от всей души и каемся, зачинаем в сердцах своих Бога Слово, как Дева. Он, имея в себе Христа младенца, будет считаться Его матерью, как Он, неложный, обещал: “Мать Моя и братья и друзья, вот они!”'[121].
А мы нередко лишь имитируем беременность. Не нося внутри Христа, делаем вид, что духовный плод в нас уже есть. И более того – от других требуем такого же поведения. Раз положено беременной сторониться от таких—то яств, то и мы тоже будем всех считать таковыми и потому будем всем запрещать этот вид пищи… А в итоге среди тех, кого мы сочли беременными, кому мы предписали жить по правилам беременности, но которые никогда и не ощущали в себе Иной Жизни, рано или поздно рождается протест: 'Да отстаньте вы от нас с вашими условностями и ограничениями!'.
Так очень часто бывает в наших проповедях о христианской жизни. Потому что все правила аскетики, все правила нашего церковного устава – правила жизни беременного человека, беременной души, в которой уже, по слову апостола Павла 'не я живу, но живет во мне Христос'. И существуют эти правила для того, чтобы выкидыш не произошел. Если в человеке есть это ощущение, что в его сердце зародилась новая искорка, появилась новая жизнь – тогда ему все понятно.
Ему понятно, почему, например, не надо хохотать… Рациональных аргументов, способных объяснить, почему переедание жванецкими дурно, ведь не найдется. Но можно обратить глаза зрачками внутрь и предложить прислушаться к самоощущению души: подожди, ты вот отхохотал, а душа—то тусклее стала, опустошеннее. Но ведь для этого надо, чтобы было с чем сравнивать!
У человека должно появиться ощущение своей собственной души. Без этого ощущения души Православие останется непонятным.
Иначе – нарушается основной закон педагогики: не отнимай прежде, чем дать. И вот мы слишком часто не успеваем людям 'дать' Христа, чтобы человек понял радость жизни во Христе, а уже пробуем что—то из его жизни вырвать. И человек протестует: 'Во имя чего вы меня живого приносите в жертву вашим мертвым правилам?'.
Представьте, что православный миссионер пересекает границы Китая. И Китайский пограничник его спрашивает – какова цель его путешествия. Миссионер честно говорит о себе как о миссионере, проповеднике Евангелия. 'А в чем суть этой вашей веры, – настаивает пограничник, – что именно ты желаешь возвестить моему народу?'.
А в ответ услышит: я хочу возвестить китайцам, что по Апостольским нашим правилам 'Взявший в супружество вдову, или отверженную от супружества, или блудницу, или рабыню, или актрису, ни епископом, ни пресвитером, ни диакон, ни никем в списке священного чина… Имевший в супружестве двух сестер, или племянницу, не может быть в клире… Кто из клира даст себя порукою за кого—либо, да будет извержен'.
Глупо с этого начинать проповедь Христа язычникам? Ну столь же неумно и к современным светским детям идти, нагрузясь запретами.
Слишком часто мы предлагаем у людей что—то отнять, не пояснив, что мы им принесли, не объяснив, чем живет христианство (а оно же ведь не запретами живет!).
То же самое могу пояснить другой притчей. Представим, что у меня урок не с девочками, а с мальчиками. Представьте, что я ношу не рясу, а какой—нибудь серенький китель с погонами. В общем, я – гаишник. Прихожу я к детям в школу и говорю: “Знаете, ребята, вы ни в коем случае не нарушайте правила дорожного движения. Обязательно их выучите: когда и как совершать обгон, как перестраиваться из ряда в ряд и прочее. Все это жизненно важно.”
Я требую от них наизусть знать весь дорожный кодекс, а назавтра грожу им экзаменом. Будут ли мои ученики стремиться к исполнению правил, изложенных им в столь навязчивой форме? Естественно, школьники не придадут никакого серьезного значения моим речам. Ведь пока у человека нет своей машины, пока он сам не умеет водить, то рассказывать ему, как вести себя в такой—то дорожной ситуации – занятие
