они оказались перемолоты, не без помощи верха, то верх в той его части, которая хотела от этих смыслов освободиться, получил нужную для него ситуацию.
В эту усталую субстанцию уже можно было запустить все диссидентские вирусы, все отторжения своего исторического прошлого. В нее можно было запустить все что угодно.
Вот такая усталая субстанция — это благодатнейший субстрат для взращивания всех видов мутаций, всех видов социальных заболеваний.
Человек, который имеет смысл, и человек, у которого смысла нет, — это разные люди. Я имею в виду великий Смысл.
Есть люди с довольно сильной корневой системой, то есть люди, укорененные нутром в жизни, с закваской, с «большим количеством закваски», как говорил герой «Морского волка», произведения Джека Лондона. Такие люди могут эффективно жить даже в отсутствие смыслов.
А есть люди со слабой корневой системой. Эти люди могут творить чудеса в момент, когда луч смысла ударяет в них, в нужную точку и они пробуждены. Но, если этого луча нет, они лежат, они обездвижены.
Исчезновение великих смыслов в позднесоветском обществе, исчезновение мощных смысловых вибраций означало, что люди с мощной корневой системой получают некое преимущество перед людьми с мощной смысловой системой. И постепенное восхождение людей с мощной корневой системой (была такая пьеса «Смотрите, кто пришел») означало одновременное нисхождение людей со смысловой системой.
Силы в советском обществе перераспределялись. Они перераспределялись всюду: они перераспределялись в элите, они перераспределялись в среднем классе, они перераспределялись в интеллигенции и в народе.
А что означало существо с мощной корневой системой в советском обществе, построенном под модель человека с мощной смысловой системой?
Это означало, что люди с мощной корневой системой находились в антисистеме и, получая всё большие и большие возможности, они, естественно, оставались людьми этой антисистемы. То есть они не только разрушали систему, они формировали на ее основе тот мутагенез, который мы сейчас наблюдаем.
И что же мы теперь хотим восстанавливать?
Либо мы восстанавливаем метафизику, а восстановить ее можно только в пределах новой всемирно- исторической миропроектности… И тогда, восстановив эту метафизику, мы восстанавливаем накаленность смысла. А восстанавливая накаленность смысла, мы восстанавливаем мощный язык как средство коммуникаций и создаем огромное сплочение людей.
Либо у нас метафизики нет. И тогда нет ни этого языка, ни этого сплочения.
Но в этом случае человек, который жаждет смыслов и который при наличии накаленных смыслов может стать более эффективным, чем человек с мощной корневой системой, обречен. Как говорится в анекдоте про дистрофиков: «Ветра не будет — по бабам пойдем». Он дистрофичен.
Регресс дополнительно «одистрофичивает» именно такого человека. Именно этот человек оказывается уничтоженным в условиях регресса. Разве мы не понимаем, что если это так, то альтернативы метафизике просто нет?
Либо метафизика — мощный смысл, настоящий огонь, который зажжет сердца людей, которые сейчас лежат, отбросив копыта, как в произведении тех же Стругацких «Обитаемый остров». Если мы их включим, дадим им другую энергетику, они потянут за собою страну.
Либо их растопчут люди с мощной корневой системой, которые за счет специфики советского общества всегда были антисистемными, криминальными и остались таковыми после своего выхода наружу. Мы не можем построить никакой новой системы, потому что эти активные люди антисистемны по своему генезису. И они этот генезис воспроизводят в следующих поколениях. Они бандиты. Жизнь сделала их еще большими бандитами, и воспроизводят они бандитизм как среду своего обитания. В этом смысле они являются той самой прорвой, которая пожирает и будет пожирать страну до конца. Но эта прорва начала зарождаться еще в советском обществе.
Я уже вспоминал пьесу Розова «В поисках радости». Речь идет о семье, в которой отец погиб на войне. Есть мать, дочь, младший сын (его в фильме прекрасно играет молодой Табаков) и есть старший сын Федор, у которого жена мещанка. А сам старший сын должен был защищать диссертацию, заниматься наукой и вообще смыслами, но вместо этого жена заставляет его все время подрабатывать, чтобы покупать вещи. Она безумно хлопочет по поводу шкафов, шифоньеров и всего прочего, что, с точки зрения того, о чем я говорю, является естественной защитой человека от смертной болезни. Известно, что человек защищается от смертной болезни либо оргиями, разгулом и попытками набирания очков, либо безумным приобретением вещей. Он фактически баррикадируется в своих дворцах и домах от наступающей на него смерти гобеленами, каминами, картинами, шкафами, телевизорами, видеомагнитофонами и всем остальным. Он набирает эти очки. Он понимает, что его личность скукоживается, ему надо в виде периферии набрать вот это «иметь». И «иметь» возникает как истерика тогда, когда «быть» перестает защищать от смертной болезни.
И вот типичный представитель этого потребительского раннего невроза, жена старшего брата, извиняясь перед матерью в связи с тем, что Федор совсем забросил диссертацию, говорит:
— Федя действительно сейчас имеет много дополнительной работы, но нам надо купить и то, и другое, и третье… Мне самой его жаль, но это временно — когда мы заведем всё…
И тогда в разговор вступает сестра этого Феди:
— Ты никогда не заведешь всё.
— Почему это?
— Потому что ты — прорва!
И вот эта очень корневая, очень жизнеспособная прорва, этот сорняк начал бурно расти еще тогда, потому что смыслы стали ослабевать.
А когда смыслы ослабевают, то слабеет человек с сильной смысловой мотивацией. Вот этот другой человек, для которого и была построена советская система, стал слабеть. Он стал слабеть «внизу»: в рабочем классе, крестьянстве, в бюрократии, в номенклатуре, в армии — везде он стал слабеть.
И одновременно стал резко усиливаться сорняк, то есть человек с мощными корнями, который хочет иметь, а не быть. И который есть эта прорва.
Предательство Горбачева и Ельцина лишь вскрыло для прорвы фантастические возможности, и она ломанулась вперед.
Интеллигенция, которая должна была это сдерживать, на какой-то момент предательски перешла на сторону прорвы — на сторону криминала (я никогда не забуду, как Сергей Адамович Ковалев от лица правозащитников хлопотал за Япончика как за «противника советского режима»), на сторону наиболее корыстной и бездуховной части номенклатуры и на сторону всего этого табуна.
Они слились вместе и сформировали новый класс.
Интеллигенция разрушила смыслы, разрушила Идеальное. И тогда табун ломанул вперед… Он создал это сегодняшнее псевдообщество, этот регрессиум. Он возглавил его. Он стал его политическим классом.
Малую часть интеллигенции он кооптировал в себя в виде обслуги, а другую часть он опустил так низко, как ни в одном обществе никто никогда не опускал никакую интеллигенцию. Она и получила от него то, что и должна была получить. И это — возмездие.
Теперь встает вопрос о том, как выходить из этого ужасного состояния?
Только на пути создания полноценной метафизики, восстановления метафизических вибраций, мощного смыслового поля, языка и коммуникаций. Только на основе придания совершенно нового качества тому целеполаганию, которое когда-то создало советское общество. Только на этом пути мы можем чего-то достичь.
Ключевой вопрос таков: в чем всемирно-историческая, общечеловеческая исключительность России? Есть она или нет? Да или нет?
Россия в ее сегодняшнем ничтожном, гибнущем состоянии, тем не менее до сих пор обладает не особенностями (особенностями обладает любая страна), а всемирно-историческим значением и общечеловеческой исключительностью? Да или нет?
