противогаз впору — он жмет. Бритоголовые мальчики из ударных химических батальонов, которым постоянно приходилось работать с БОВ (они проходили первыми и готовили местность для нас, химической защиты) недаром брили себя наголо: малейший волосок — щель, и вдобавок, причиняет боль.
У нас на полигоне никто не халтурил — не вытаскивали стекол из очков, не отвинчивали гофрированную трубку, чтобы дышать помимо коробки-фильтра. Наши лица были красные, как после пощечин, с кругами, выдавленными вокруг глаз… Спать в противогазах больше не заставляли после нескольких смертельных случаев в соседних частях.
Итак, мы служили плача. Однажды прибыл генерал, командующий химическими войсками округа. Ветер подул с зараженного полигона. На плацу перед палатками выстроились все плачущие подразделения. Наш плачущий командир проорал:
— Смирно! — слезы текли по его щекам. — Равнение… на… право! — и, особенно вычеканивая прусский строевой шаг, высоко вытягивая вперед прямую ногу, пошел к плачущему генералу.
— Товарищ генерал… — оба стояли к нам вполоборота, — рота химической защиты 26-го гвардейского… — Они оба плакали крупными слезами и шмыгали носом.
Мы тоже плакали, глядя на них, по стойке «смирно».
Когда же кончится этот лес? Я шел, запинаясь, не разбирая дороги. Ветви хлестали меня вовсю, но я уже не уклонялся и только слегка ощущал их за толстой резиной комбинезона. И все время наступал на что-то мягкое, но под ноги не смотрел, не останавливался, только раз в трех шагах заметил голову молодого оленя с короткими рожками, полуоткрытыми глазами и пеной у рта.
Утром мне показали на топографической карте маршрут, около пяти километров. Лес должен кончиться, я выйду снова на широкое поле. Там увижу служебные бараки — конечный пункт.
Лес поредел. Открытые поляны чаще. Наконец кругом только черный кустарник. И вот я в поле. Стали попадаться зеленые островки травы. Заулыбались яркие цветы.
Чуть левее, вдали я заметил высокую мачту с флагом, а под ним какие-то строения. Воды в сапогах прибавилось, будто я шел по болоту. Страшно хотелось пить, дышалось с трудом — я втягивал воздух длинными порциями. Слегка кружилась голова.
…Несколько дней назад меня назначили охранять какой-то объект. Я заступил на пост перед рассветом.
Было тихо. Были звезды. Я прохаживался с автоматом у склада-блиндажа, уходящего под землю и огороженного столбами с колючей проволокой. Железные двустворчатые ворота были заперты на замок. Я не спросил, что находится внутри.
Где-то близко защелкал соловей. И сразу проснувшиеся прежде свистуны и щебетуны умолкли. Маленький волшебник заворожил всех. Молчали птицы, молчал, внимая, лес.
Светало. За блиндажом и проволочным ограждением вырисовывались деревья. По другую сторону — поле со скошенной травой. Когда совсем рассвело, я увидел в полсотне метров штабеля железных бочек в два этажа. Они занимали все поле, за ними стояла сплошная стена леса. Этих бочек были тысячи. Я приблизился и пошел вдоль штабелей. На них были обычные надписи, номера заводов-изготовителей, даты годности продукции и… мне стало не по себе… цветные полосы точно тех расцветок, как на нашем приборе.
— Иприт, — определил я. — А весь этот штабель — азотистый иприт.
Некоторые бочки потекли. Маслянистая жидкость обволакивает крашеные железные поверхности и тускло просвечивает. Вдали защебетали птицы, и я вернулся к подземному складу. Эти бочки уж точно никто не украдет.
Первые лучи достали деревья. Роса, испаряясь, затуманила лес. Соловьиные трели и щелканье, торжествуя, проникали повсюду — в дупла и норы, в заячьи убежища, в крошечные обители жуков и бабочек, в птичьи и пчелиные гнезда, в укромные чашечки цветов, где ворошились и нежились букашки. Были в этом пении такая радость и такой покой, как в давнем стихотворении, которое мы заучивали в детстве и не понимали:
Долго пел соловей. Я даже не заметил, как пришел наряд.
— Товарищ сержант, никаких происшествий не было! — отбарабанил я, слушая соловья. Мы обошли блиндаж. Сержант, начальник караула, проверил печати на замке железных ворот.
— Курсант Курилов боевой пост сдал!
— Курсант Кожевников боевой пост принял!
…Я подошел к баракам и увидел других марсиан, делающих знаки подойти к ним. Они были одеты как я — все матовое, блестели только стекла противогазов. Один схватил меня за руку, поставил на цементную плиту, другие стали окатывать из шланга белой жидкостью. Потом указали место, где раздеваться. Забрали автомат, сумку с рожками и химический прибор. Затем существа в противогазах сняли с меня резиновую рубаху, резиновые штаны и сапоги и тут же унесли для дегазации. Я остался в мокром, хоть выжимай, обмундировании. Встал в большое железное корыто с широким бортиком по краям, снял противогаз — его тоже унесли — и вытянулся по команде «смирно»: подошел ротный командир.
Стоя в корыте с водой, руки по швам, я отчеканил:
— Товарищ капитан, курсант Курилов боевое задание выполнил!
Ротный, стоя перед корытом также по стойке «смирно», озабоченно принял рапорт, отдал честь:
— Хорошо, идите.
Я молодцевато повернулся в корыте по команде «кру-гом» и шагнул по воде строевым шагом вон за железный бортик. Одна портянка осталась в корыте, другая размоталась и тащилась сзади длинной тряпкой.
Улыбающийся Эдик встретил меня: «О Боже, я, раненный насмерть, играл, гладиатора смерть представляя!»
После душа я надел мокрое обмундирование, нашел свои кирзовые сапоги — их привезли машиной. Я успел выпить, не отрываясь от крана, полведра воды, когда за спиной на плацу разнеслось:
— Взво-од! Строиться! — предстоял разбор боевого задания.
Мы выходили по одному перед строем. Когда подошла моя очередь, я показал по карте границы зараженной местности, наличие азотистого иприта и его концентрацию.
— Курсант Курилов! За отличное выполнение боевого задания объявляю благодарность с занесением в личное дело!
Я бодро рявкнул в ответ:
— Служу Советскому Союзу!
Там, на берегу Черного моря, в моей счастливой Аркадии, какие у меня были друзья! Настоящие морские дьяволы, а я был только их учеником. В них было что-то первобытное, дикое, будто родились они не в городе и силу свою добыли не в спортзале, а были вскормлены и выращены волчицей в глубоком ущелье.
Саша Драгун — высокий голубоглазый блондин с широкой грудью и вьющимися волосами до плеч — настоящий викинг. Ему тогда было семнадцать лет, в море он чувствовал себя увереннее, чем на берегу, и плавал как дельфин. Девушки таяли, глядя на него, но он смотрел сквозь них и проходил — сквозь. Никто не умел нырять со скал так, как Саша. Он подходил к самому краю, расправлял грудь, взмахивал руками и, оттолкнувшись ногами, взмывал вверх естественным движением, как птица, а потом зависал так над краем
