крыльях. Но на третий день интерес к пролетавшим самолетам пропал и особого внимания на них больше не обращали.
Жизнь продолжалась, поля вокруг Новых Палестин зеленели. Текла спокойно речка, на берегу которой дымила ежедневно своей трубой коптильня Захара, где, кроме самого коптильщика, жил теперь и однорукий Петр. Захар выходил его да так и оставил у себя, и теперь этот малорослый мужичок, весь исполненный благодарности и любви к Захару, всячески пытался помогать ему и быть полезным, хватаясь за любое дело, для исполнения какого одной правой руки было достаточно. Благо, таких дел в коптильне хватало, и Захар быстро ощутил, как с появлением помощника заспорилась его работа.
Теперь они вдвоем за несколько минут могли еще в горячей коптильной камере печки поснимать уже закопченное мясо и навесить на чугунные крючья свежее. А по вечерам сидели они за деревянным столом у окна и пили всякие отвары, наслаждаясь иногда больше обоюдным молчанием, чем малозначительными разговорами.
В домике всегда было тепло и сухо, и пахло всегда удивительно приятно и аппетитно, не говоря уже о том, что ели они отдельно от коммуны и никаких упреков за это не имели.
Перед сном Петр обычно выходил к речке ополоснуться. Однажды, когда затихли уже самолеты, выйдя на берег, Петр услышал голоса и притаился. Был он мужичком стеснительным и избегал всяких ненужных встреч с людьми, особенно после того, как вместо руки заимел длинный, но бесполезный обрубок.
Притаился он, присел на траву у воды и, когда глаза чуть привыкли к еще не совсем загустевшей темноте, рассмотрел в речке двух купающихся — были это горбун-счетовод и его жена, приятная круглолицая баба. Разговора у них меж собой не было, а только ахи, охи и покряхтывания. И вдруг счетовод спросил: «Слышь, а Василек там не простудится?» «А чего, — ответила жена, — тепло ведь, и ветра нет».
«Подожду, пока уйдут, а потом уже и сам окунусь», — решил Петр и лег на спину, чтобы в звезды заглянуть, но тут голова его на что-то мягкое опустилась, и тотчас точно в самое его ухо детский плач-крик ворвался. Вскочил он на ноги с испугу.
— Иди, — донесся голос счетовода. — Слышь, проснулся!
Петр, не оглянувшись на проснувшегося малыша, на цыпочках вернулся в домик-коптильню — только дверь скрипнула, когда он вошел.
Захар уже лежал на своей лавке, накрывшись длинным куском полотна, принесенным ему в уплату кем- то из ближнего колхоза.
— Ну, искупался? — спросил он.
— Нет, — ответил Петр. — Там люди…
— Тогда спи…
Петр лег на свою лавку, стоявшую под другой стеной. Лег на спину. Задумался. Вспомнил Глашу, бросившую его сразу же после суда и ни разу с тех пор им не интересовавшуюся. Видел он ее пару раз за последнее время, и то издалека. Ходила она беременной, и от этого стало Петру на душе грустно — родится ведь какой-нибудь ребенок, а люди ему скажут потом, что отец у него вор был… А какой он вор9 Ему просто курить хотелось…
Размышления Петра нарушил стук в двери. Он приподнялся на локтях.
— Открой, — хрипло сказал Захар. — За закуской, наверно, пришли. Дашь им кролика перекоптившегося, что в кладовке сразу за дверью висит, им-то все равно…
— Сейчас! — сказал Петр, увидев две человеческие фигуры в темном проеме.
Нашел кролика, вернулся к дверям, протянул пришедшим.
— Да нет, мы так просто… — прозвучал голос счетовода. — Мы поговорить…
Захар, услышав это, сел на лавке, удивленно глядя в сторону дверей.
— Там ветер, так думал, что лучше горбунка в тепло пока… — добавил счетовод.
Петр посторонился, и гости вошли.
Захар зажег керосин в лампе, снова подцепил ее к потолку над столом.
Все расселись. Жена счетовода держала малыша на руках, но когда села — опустила его на колени.
— Мы купались тут… — сказал счетовод. — Вот решили зайти, а то еще никогда не заходили…
Захар молча встал из-за стола, сходил в кладовую и принес оттуда накромсанный окорок. Положил на стол.
— Хлеба вот нет, — сказал с сожалением.
— А, ничего! — махнул рукой счетовод, принюхиваясь к окороку.
— Ешьте-ешьте! — сказал Захар.
Пожевали мяса, жена счетовода даже спящему Васильку пыталась кусочек в рот положить.
Потом Захар поставил медный чайник малинового отвара на печку подогреться.
Разговорились потихоньку.
— Ты там не очень обиду держишь? — спросил осторожно счетовод у Петра.
— Нет,сказал Петр.
— Вот подождал бы чуть до будущего, все б хорошо вышло, — говорил горбун.
— Ведь в будущем у всех все будет и воровать никакого смысла, ведь все равно что у себя красть, понимаешь… А там, в будущем, и книжек у каждого будет на самокрутки сколько хочешь и даже больше, чтоб можно было их на что-нибудь менять, понимаешь?..
Петр кивнул. Обиды он действительно не держал, не в его характере это было. О руке потерянной жалел, но знал, ; что сам в случившемся виноват, а потому и не роптал.
Потом заговорили о звездах. Счетовод высказал свои сокровенные мысли.
— Да, — согласился с ним Захар. — Я сам видал, как они сюда падают. Видно, хочется им сюда, звездам этим…
— Видно, хочется, — повторил, кивая головой, счетовод. — Может, плохо им там? Чего б еще они прыгали с неба?!
Отвар из листьев дикой малины приятно подслащивал язык.
Захар нарезал еще копченой свинины. Проснулся и поплакал немного ребенок.
Баба успокоила горбунка, и он снова засопел мирно, окунувшись в свои детские сны.
— Я вот думаю, что мы тоже, если с неба посмотреть, светимся, — продолжал счетовод. — Пока живем — светимся, а как помрем — тухнем… Ну, как и они… Ведь мы тоже сюда сперва как бы сбежали, а по дороге, помните, поубивало скольких камнями… А?
Захар молча кивнул, припоминая ту страшную ночь.
— Ты малыша вон в полотно укутай да на лавку положи, — сказал бабе коптильщик, отвлекшись от тяжелых воспоминаний. — Пускай руки отдохнут…
Сидели они так до утра, и не возникало у них ни малейшего желания спать. Разговор, и отвар, и окорок — все было приятным, и, ощущая эту приятность, прониклись сидевшие за столом люди теплотой и интересом друг к другу. И разошлись только под утро, когда расползлась ночная темнота по невидимым закоулкам. Вышел Петр проводить счетовода с его женой и ребенком. Капли росы на траве блестели, а над речкой, словно отражение ее русла, висела, колыхаясь, тропинка тумана.
Провел Петр гостей к подножию холма и там простился с ними.
Пожал счетовод Петру руку и потопал вверх. За ним следом — жена его с ребенком на руках.
Петр постоял немного и назад пошел.
А счетовод, уже ощущая на плечах тяжесть бессонной ночи, шел и думал. Думал о том, что если б тогда не пожалел он Петра, то пришлось бы ему в это утро на прощанье левую руку жать. А как ее жать-то?
И, размышляя об этом, покрутил счетовод ладонями перед собой, пытаясь вообразить себе такое рукопожатие.
Глава 12
Уже начали иссякать сигнальные ракеты, а был их целый ящик, когда Храмов неожиданно, после очередного выстрела в небо, вбежал в вагончик и закричал радостно:
— Они рядом! Там ракета была! Они совсем рядом!
— Какого цвета ракета? — спросил Калачев.
— Зеленая! — выпалил Храмов.
