к новому распорядку жизни. Может быть, благодаря этому четкому распорядку, благодаря тому, что завтракал он всегда в семь, а обедал в два, ощутил в себе народный контролер прилив здоровья и бодрости.
Сразу после завтрака приходил он на завод. Внимательно осматривал метеоритные отлитые заготовки, взвешивал каждую на особых весах, записывая вес и первичные «полетные» качества в специальную тетрадь.
Следом за ним приходили глухонемые. Ели они обычно медленнее и каждый раз за столом много «разговаривали», а так как разговаривали они руками, то, конечно, есть в это время не могли. Приходили они следом за Добрыниным, брали по заготовке и становились к своим обитым железным листом верстакам, где были устроены специальные пазы и зажимы для обработки искусственных метеоритов. Работали глухонемые вручную: на каждом столе лежало до двух десятков различных напильников.
Добрынин время от времени подходил к каждому, смотрел, как продвигается дело.
Однажды утром во время первичного осмотра свежеотлитых заготовок он заметил на одной довольно глубокую выемку. Как не хотелось, а пришлось ему идти к инженеру Вершинину: сам он еще не знал, как влияют выемки на полетные качества.
Пришел в его комнатку на заводе.
— Ну, чего? — не поздоровавшись, спросил инженер.
— Да я хотел спросить, там на одной заготовке углубление. Это ничего?
Вершинин вздохнул тяжело, уперся руками в бока. Руки у него были черные из-за порошкового металла, и на синем комбинезоне было полно жирных пятен.
— Я же вам объяснял, — заговорил он после минутного молчания. — Все выпуклое должно срезаться с заготовки, а впуклое никакого значения не имеет.
— Да, но полетные качества… — начал было Добрынин, но Вершинин тут же перебил его.
— Что, я не объяснял, что такое полетные качества? Вот смотрите, — и он поднял на уровень своего лица здоровый кулак. — Это вот предмет с хорошими полетными качествами. А вот это, — он разжал ладонь и растопырил черные толстые пальцы. — Это херня, а не полетные качества, чтобы такую штуку довести — надо пообрубать все, что выступает в разные стороны…
Настроение у Добрынина испортилось. Он вернулся в цех, присел на табурет в углу и загрустил.
Неожиданно подошел один из глухонемых, предложил народному контролеру закурить. Поднес на ладони пачку папирос. Добрынин был очень тронут, он улыбнулся, попробовал жестами показать, что он не курит. Глухонемой понял, похлопал его по плечу и пошел к своему рабочему месту.
Вообще к этому времени он уже понял, что глухонемые были намного чувствительнее обычных людей. Он уже заметил, как внимательны они друг к другу. Даже смотрели они друг на друга иначе, чем смотрят обычные люди. Как-то проникновеннее, с явно прочитываемой во взгляде теплотой.
Добрынин любил наблюдать между делом, как они переглядывались во время работы, как «разговаривали», рассказывая что-нибудь руками и понимая глазами.
А в какой-то момент показалось народному контролеру, что и на него они смотрят иногда с какой-то излишней, непривычной нормальному человеку, теплотой, как на своего, глухонемого, смотрят. Сначала оторопь брала из-за этаких взглядов, а потом привык. Понял, что доверяют ему рабочие.
Бывало, проходит мимо верстаков, видит на какой-нибудь заготовке выпуклость или «стек» металла, а рабочий вроде и не обращает внимания. Тогда вытащит Добрынин из кармана фонарик, посветит в лицо рабочему. Нормальный человек, должно быть, обиделся бы, а эти: сразу к нему лицом поворачивается, смотрит широко открытыми глазами, ждет пояснений и подбородком кверху подергивает, мол, «что?» спрашивает. Покажет тогда Добрынин на то место заготовки, которое ему не нравится. Рабочий кивнет с легкой улыбкой, мол, не беспокойся, все будет в порядке, сделаем.
Так и шло время, разбитое по-военному четким распорядком на неравные отрезки. Завтрак, работа, обед, работа, ужин, ночь…
Медведев жил на Высоте Н. как-то обособленно. На завод почти не заходил.
— Мне, — говорил он Добрынину, — вполне достаточно, что вы, Павел Александрович, за всем следите. Мое дело — контрразведка и защита секретов. Я же знаю, что если вы что-нибудь заметите — обязательно мне скажете, и так каждый сделает.
Перед очередным выходным четвергом снова пригласил он Добрынина на охоту. Добрынин вежливо отказался, соврав, что чувствует себя неважно. Просто не понравилась ему предыдущая охота. Вышли они тогда на край каменной «ступеньки» и стали лупить из карабина по пролетающим птицам. Добрынин ни разу не попал. А Медведев попадал, но что толку в том, что все подбитые на лету птицы падали вниз, в пропасть. Какой смысл в охоте без добычи?
В четверг Медведев все равно пошел на охоту. В этот раз он решил пройти по примыкавшему к площадке склону и попробовать подстрелить горного козла.
Добрынин имел на выходной другие планы. Очень много вопросов у него накопилось к глухонемым. Просто любопытство разбирало — так хотелось узнать чтонибудь об их жизни и наконец разобраться, как кого из мужиков зовут.
Пришел он с утра в общежитие. Первым делом нашел переводчика Канюковича, зашел к нему в комнатку. Поговорили сначала о жизни, о прошлом. А потом Добрынин и спросил:
— Ты мне сегодня немного попереводишь?
— Так сегодня ж четверг! Выходной ведь! — удивился Канюкович.
— Ну пожалуйста, — просил народный контролер. Видел он, что стоит еще немножко поднажать — и переводчик согласится, все равно ему нечего делать, да и человек он неплохой вроде.
— Ну ладно, — Канюкович поднялся со стула. — Пошли. Только давай недолго.
Зашли они вместе в комнату к глухонемым. Комната была большая — четверо мужиков жили вместе. Под стенами стояли четыре кровати, а посередине комнаты — прямоугольный стол и четыре стула, по одному с каждой стороны. Было у них чисто, и пол подметен. А на столе в консервной банке красовался небольшой букет высушенных горных трав и цветов.
— Здрасьте, — сказал рабочим Добрынин и покосился на Канюковича в ожидании перевода. Канюкович бессловесно перевел.
Присели за стол. Двум рабочим не хватило стульев, и они сели на кровати.
— Скажи им, что я хочу с ними поговорить, — попросил Канюковича Добрынин.
Канюкович перевел взгляд на народного контролера. Добрынин опустил руки на стол перед собой, обвел рабочих любопытным взглядом.
— Скажи им, пусть расскажут о себе. Каждый по очереди, — попросил он переводчика.
Канюкович обалдело глянул на Добрынина. Его лицо словно окаменело.
— Ты чего? — удивился Добрынин.
— Я этого переводить не буду, — почти не шевеля губами, пробубнил Канюкович.
— Почему? — Добрынин уставился на переводчика в недоумении.
— Не буду, — повторил Канюкович. — Я только если что по работе переводить… А так нет…
— Да в чем дело? — искренне возмутился Добрынин. Глухонемые, уловив, что происходит что-то странное, смотрели на двух гостей озадаченно, пытались следить за движением их губ.
Канюкович неожиданно поднялся из-за стола. Отошел к двери. Обернулся.
— Тебя сюда прислали работать, а не это, не расспрашивать людей о том, что тебя не касается! — сказал на прощанье и хлопнул дверью, выходя.
Оставшись наедине с обитателями комнаты, Добрынин развел руками, глядя вслед ушедшему.
«Уж тот ли это Канюкович, который ему сам представился на второй день после приезда? Не подменили ли? — думал народный контролер. — Что это с ним?» Посмотрел на рабочих, встретился с их внимательно- вопросительными взглядами. Почувствовал себя как-то неловко.
Поднялся. Но тут сидевший рядом рабочий тоже привстал и, положив руку на плечо Добрынина, как бы нажал этой рукой. Понял Добрынин, что рабочий просил его не уходить.
Снова сел.
Один глухонемой, что сидел на кровати, вытащил из прикроватной тумбочки две бутылки лимонада. Поставил на стол. Другой принес из коридора стаканы.
Молча пили лимонад.
