— Меркулов, чай сделай, пожалуйста! — обратился генерал ко все еще стоявшему в дверях офицеру. Меркулов ушел.
— Ну, Паша, молодец! — говорил Волчанов. — Просто молодец! Видишь: поехал ты, поработал — и сразу успех!.. Тут просили тебе передать премию, — генерал залез в верхний ящик стола, вытащил оттуда плотный конверт. — И еще, если хочешь, путевка есть бесплатная на Черное море, в Батумский санаторий. Не сейчас, конечно, на летний период. А?
Добрынин подумал чуток. Потом сказал:
— Да нет, не надо. Что я там на море делать буду?
— Ну не хочешь, и ладно, только смотри, не забудь себе что-нибудь на премию купить, а то я тебя знаю, — Волчанов хитровато улыбнулся. — Вот пальто тебе надо, да и вообще одежды купи — ведь к дочери поедешь, в Киев. Подарков купи каких-нибудь. Тут в Москве много такого, чего в других городах не купишь!
Офицер Меркулов принес чай на подносе. Сразу вспомнилось народному контролеру далекое прошлое, когда вот так же приносили чай в кабинет Тверина, и к Волчанову, когда тот еще старшим лейтенантом был.
— Ну иди, отдыхай! — генерал по-отечески выпроводил Меркулова из кабинета.
— Трудно было? — спросил он, глядя прямо в глаза Добрынину.
— Нет, — ответил Добрынин. — Не трудно.
— Ну вот, видишь, — генерал улыбнулся. — Теперь, должно быть, на отдых, на пенсию… да ты ее, пенсии, не бойся, я тебя, если надо будет, и с пенсии вызову! Есть такие дела, которые можно поручать только людям нашего поколения… Да, знаешь, тут я недавно медобследование специальное проходил в кремлевской больнице… Наша наука далеко ушла! Они мне по нескольким анализам и кардиограмме сказали точно день, месяц и год смерти. Я даже записал — интересно ведь. Двадцать третье апреля 1996 года, а! Видишь, сколько мне еще жить! Но я, конечно, хоть и верю в науку, но завещание уже составил. Мало ли что может случиться? Может, убьют…
Добрынин слушал своего старинного товарища и думал о том, как изменился Волчанов, как постарел. И совсем по-стариковски разговорчивым стал. Тоже вот о смерти заговорил — точь-в-точь такие же мысли и у Добрынина были и бывают. Видно, это с годами приходит. С годами приходит и со смертью уходит.
— А ты завещание составил? — поинтересовался генерал.
— Нет, — сказал Добрынин. — У меня-то ничего и нет, нечего завещать.
— Ну у меня тоже ничего такого нет, — Волчанов улыбнулся. — Я просто написал, чтобы похоронили меня с салютом рядом с матерью. Вот и все. Ну еще добавил, что личные вещи могут в музей передать…
Добрынин задумался и понял, что не такая уж бесполезная вещь — завещание.
— Слушай, Тимоха, надо, наверно, и мне написать, чтоб меня возле Маняши похоронили… Действительно надо.
— Ну чего торопиться, хотя конечно. Съезди в Киев, лотом вернешься, если захочешь. Может, тебя дочь у себя оставит. А если нет, мы тебе тут в Москве квартирку подыщем. Тогда напишешь свое завещание. А можешь в Киеве написать. Главное, это подписать его и заверить в нотариальной конторе.
Добрынин пригубил чаю — тот уже подостыл немного, но был приятно сладким.
— Паша, а может, ты хочешь на спецмедобследование? Чтобы знать, когда жизнь кончится? А? Я тебя могу устроить. Что там, час в больнице и через час после анализов — говорят день, месяц и год…
— Нет, — замотал головой Добрынин. — Не хочу.
— Что, тебе не интересно? — удивился Волчанов.
— Интересно, но не хочу.
— Ну ладно, — Волчанов взял в руку стакан, глотнул чаю.
Помолчали немного.
А за окном сыпался снег. Метель стихла, и снежинки падали прямо вниз, на землю.
Добрынин смотрел на них, смотрел в окно, за которым белым по белому слоился вниз снег. Вспоминал деревню Крошкино, пса Митьку вспоминал, с которым иногда сидел возле будки, несмотря на снегопад. Вспомнил, как в деревню замерзшего насмерть землемера привезли. Надо было этому землемеру отобранную у помещика землю отмеривать, но слишком много земли было, а еще мороз ударил. В общем, замерз землемер, не закончив дела. Снежинки, как дни, месяцы, годы, летели вниз, в прошлое, и их постоянное движение навевало на народного контролера какую-то особую сладковатую тоску.
— Пойдем на могилку к Тверину сходим, а? — предложил он Волчанову неожиданно.
— Пойдем, —.ответил Волчанов.
Генерал накинул шинель.
Вышли на Красную площадь, подошли к засыпанной снегом могиле под стеной.
Остановились. На могиле стояла маленькая березка. Толщиной, может быть, с собачий хвост и высотой не выше человеческого роста.
— Принялась она, — сказал Волчанов. — Я проверял…
Постояли с минуту молча.
— Ты знаешь, город Тверь переименовали, — сказал генерал. — Теперь город Калинин.
— Да? — удивился Добрынин.
— По просьбе жителей. Это ведь, помнишь, первая фамилия Тверина была — Калинин. Вот попросили разрешить переименовать. Верховный Совет утвердил.
Вернулись в кабинет Волчанова, в приземистое одноэтажное здание, прятавшееся от посторонних кремлевских глаз за синими пушистыми елками.
Выпили по сто грамм. Помянули Тверина, Ваплахова, Никифорова.
— Завтра у тебя поезд в Киев, в девять вечера, — говорил потом Волчанов уже согревшемуся и снявшему шинель Добрынину. — И номер в гостинице есть на твое имя. Я тебе тут напишу, гостиница «Октябрьская». Но тебя на вокзале наши украинские товарищи встретят, отвезут…
Добрынин слушал и кивал.
— Дочери мы уже сообщили о том, что приедешь. Она тебя вечером послезавтра ждать будет с мужем и детьми. Адрес вот, Русановская набережная, 24, кв. 53. Возьми все это, но если потеряешь, там тебе напомнят.
Добрынин сунул бумагу с адресами в карман пиджака. За окном уже стемнело, но все равно летел вниз беспрестанно мелкий белый снег. Летел и летел. И не было ему ни до кого дела.
Глава 50
Однажды утром, выбравшись из шалаша, Банов увидел белый чистый снег, покрывший землю, ветви елей, тропинку, уже давненько протоптанную, ведущую от его шалаша к шалашу Кремлевского Мечтателя и к костру.
Воздух был свеж. Морозец колол щеки.
Банов накинул шинель, еще одну шинель, которой укрывалась Клара с девочкой, поправил, подвернул. И вышел.
Старик, тоже в шинели, накинутой на плечи, сидел у слабого костра и внимательно следил за синеватым пламенем. Следил прищуренно, словно за ребенком, который вот-вот начнет проказничать.
— Доброе утро, — сказал, присаживаясь рядом, Банов. Старик вытащил из кармана пиджака пару конвертов, рассмотрел внимательно штемпеля, — Это вчерашние, — сказал он. — Тут вроде двенадцатое октября, а тут — двадцать первое…
И, положив конверты снова в карман пиджака, продолжил Эква-Пырись следить за костром, вороша его еловой веткой.
Какой-то хруст донесся со стороны, и Кремлевский Мечтатель, обернувшись довольно живо, уставился на склон ближнего холма.
— Гляди, гляди-ка, — вдруг обрадованно заговорил он, указывая туда рукой.
— Зайцы! Ей-богу, зайцы!
И старик поднялся на ноги и даже чуть наклонился, рассматривая увиденных зверей.
Банов тоже посмотрел туда, прищурился. Увидел наконец там какое-то движение.
— Играются! — сказал старик довольным голосом, словно радовался за этих зайцев. — Им сейчас
