На войне как на войне

время выпадает хорошая карта. А вот Наталья Силина гадала на своего Егора, так ей выпала вся черная карта. Она два дня выла дурным голосом. Потом Егор письмо прислал, пишет, что теперь служит в похоронной команде. Пиши, сынок, не ленись. Много мне не надо расписывать. Напиши, что жив, – мне и хватит. Береги себя, не суйся куда не надо, не лезь под пули с бомбами. Ты ж у меня какой-то оглашенный, всегда тебе больше всех надо было. А береженого и бог бережет.

Целует тебя твоя мать Евдокия Малешкина».

Письмо Саню и немного тронуло, и немножко рассердило. и немножко насмешило.

С волнением Саня развернул письмо москвички Лобовой К.

«Здравствуй, боевой далекий, незнакомый друг Шура. Номер вашей полевой почты дала мне Лидка Муравьева, которой вы выслали денежный аттестат. Она мне сказала, что вы ей не нравитесь и она все порывает с вами. Я с Лидкой навсегда разругалась. Какая она дрянь? Я знаю, Шура, что вы Лидку очень любите. Она мне ваши письма показывала и насмехалась. Не переживайте, Лидка мизинца вашего не стоит. Если хотите, я с радостью буду с вами переписываться, а может быть, после войны и встретимся. Я буду вас, Шура, ждать. Аттестатов мне никаких не надо, я не Лидка Муравьева и сама неплохо зарабатываю на электроламповом заводе. Живу с мамой, папа погиб еще в сорок первом году. Если „да“, то я вышлю свое фото.

С дружеским приветом Катя».

Сапя прочитал еще раз и поморщился. Письмо показалось ему уж слишком простым и тусклым. Он хотел разорвать его на клочки и развеять по ветру, но раздумал.

– Ладно, присылай. Посмотрим, что ты за штука, – сказал Саня.

– Ты это о чем, лейтенант? – спросил Домешек.

– Да так… – Он замялся. – Одна чудачка письмо прислала. Хочет познакомиться.

Домешек ухмыльнулся и почесал затылок.

– А ты, говорят, уже с одной познакомился? – спросил ефрейтор и, прищурясь, посмотрел на командира.

Саня не ответил.

Полк выскочил на широкое квадратное поле с рыжими скирдами соломы и остановился. Поле с трех сторон замыкал лес, впереди возвышалась невысокая плоская гора с очень ровным отлогим скатом. На ней виднелись крыши хат и церковь с двумя тонкими высокими колокольнями. У подошвы горы, да и по склону, чернели танки, издали похожие на мух.

– Наши? – спросил Саня.

– Кажется, – неуверенно ответил наводчик.

– А чего они стоят? Где бинокль?

Наводчик слазил в машину за биноклем.

– Точно, наши, тридцатьчетверки, – бормотал он, подгоняя по глазам окуляры, и вдруг резко сунул бинокль командиру. – Смотри!

Саня поднес к глазам бинокль и долго не мог оторваться. Кроме закопченных корпусов, он увидел на снегу три грязных пятна, башню, похожую на каску, торчащий из снега казенник пушки и еще… Он долго всматривался в темный предмет и наконец догадался, что это каток.

– Трех в клочья разнесло, – сказал он.

– Двенадцать штук – как корова языком слизала. Это их «фердинанды» расстреляли, – заверил ефрейтор Бянкин.

– Чего остановились? – спросил, вылезая из машины, Щербак.

– Танки горелые.

– Чьи?

– Наши.

Щербак взял бинокль и стал смотреть.

– Подпустил поближе, а потом в упор…

Возражать Щербаку не стали. Какое теперь имело значение, как умудрились немцы сразу столько расколошматить танков. Каждый невольно думал о себе. Домешек думал, сколько погибло наводчиков, Щербак – механиков-водителей. Примерно о том же думали и командир с ефрейтором. Молчание прервал Малешкин:

– Утром мне комбат сказал, что где-то здесь погорел батальон Пятьдесят первой бригады. Может, он?

Домешек, великолепно знавший численность танковых подразделений, решительно отверг это предположение. Ему возразил заряжающий:

– А почему бы и не он? Был недоукомплектован или машины раньше погорели. Другой только считается батальоном, а в нем всего три машины.

Доводы были слишком логичны, чтобы возражать. И спор у заряжающего с наводчиком так и не вспыхнул.

– А чего остановились-то? – неизвестно к кому обращаясь, спросил водитель.

– А куда ехать?

– Не зная броду…