конца, пока Иосиф не окочурится один в огромной постели, в шикарном доме, окруженный самыми лучшими вещами и самыми дорогими аксессуарами. Потом будут умопомрачительно шикарные похороны, Иосифа торжественно засунут в каменный мешок, замуруют там, чтобы трупный запах не просачивался наружу, растащат все его имущество и забудут о покойнике, который благополучно сгниет и истлеет в своем склепе, как это уже сделал Иаков. И странно то, что этого финала Иосиф мог бы добиться с равным успехом, будучи грязным, безработным бомжом в этом городе.
Иаков улыбался сыну с фотографии и грозил пальцем. Иосиф тяжело вздохнул, отчаяние охватывало его при мысли, что такой вот смертной тоски еще как минимум лет на пятнадцать».
Чтобы осознать бессмысленность существования, вовсе не обязательно обретать несметное богатство, достаточно просто задуматься над вопросом «смысла». Зачем люди живут? Зачем они играют в свои игры, которые называют дружбой, родственными отношениями, любовью, работой? Зачем семья и брак? Зачем притворяться? Зачем тратить свою жизнь на зарабатывание денег? Зачем знания, которые лишь «приумножают скорбь»? Зачем что-то делать, когда столько уже сделано, а толку никакого? Зачем увеселения, которые, в итоге, все равно навевают смертную тоску? Зачем, зачем, зачем… Хотя и при небольшой, но широкоохватной пессимистической настроенности до тотального цинизма рукой подать.
Циником можно стать, пережив серьезные разочарования и жизненные потрясения, — ведь именно они заставляют человека понять, что он действительно существует, поскольку боль, как известно, наипервейший критерий жизни. Для кого-то подобные катаклизмы индивидуального существования становятся лишь очередным жизненным этапом, поводом или стимулом к дальнейшим делам и свершениям. Однако для многих они оказываются тем «моментом истины», когда вдруг возникает ощущение собственной сущности, собственного «я», его одиночества и затерянности в этом мире, его никчемности, ненужности бытию. И тогда человек переживает то, что в философии и психотерапии называют «экзистенциальным», или, проще говоря, личностным кризисом.
Люди только по той причине считают себя свободными, что свои действия они сознают, а причин, которыми они определяются, не знают.
Жизненные трагедии и связанное с ними новое, незабываемое, отчетливое ощущение собственного «я» могут вылиться как в отчаяние, так и в цинизм. Неизвестно, что лучше. Отчаявшийся человек, раздавленный, бессильный сопротивляться собственному отчаянию, — картина печальная. Воистину — «нет повести печальнее на свете». Однако чем краше цинизм, который заставляет человека озлобиться, ставит его в положение «круговой обороны», «глухой защиты»?
Между человеком и миром словно бы вырастает огромная, непреодолимая стена, но, отгородившисьот всего и вся, он сам оказывается в полной изоляции и одиночестве. Да, он едок и саркастичен; да, он холоден и жесток; но приглядитесь — и вы заметите, что этот его сарказм и эта его жестокость адресованы в никуда, адресованы никому, потому что он (этот несчастный) потерялся в своем собственном внутреннем мире. Своим отражениям он и посылает свои начиненные ядом стрелы.
Вдвоем быть лучше, чем одному… ибо если упадут — друг друга поднимут; но горе, если один упадет, а чтобы поднять его — нет другого, да и если двое лежат — тепло им; одному же как согреться?
Поведение, его «генеральная линия», определяется не сознанием, а подсознанием, поэтому, если в подсознании далеко не все благополучно, задумываться о смысле жизни опасно для здоровья, могут быть осложнения. Впрочем, в хорошем расположении духа вопрос о «смысле жизни» даже не встает. По всей видимости, в этом и разгадка. Не случайно великие философы — это, как правило, и великие печальники. Однако же, когда таким печальником становится не философ, изливающий свою желчь «по человеческому вопросу», а ничем особенно не выдающийся обыватель, то картина оказывается стократ печальней.
Глава 5.
Печаль и печальники
Горе как эмоция, печаль или страдание — это обычные психологические реакции. Они знакомы всем и каждому, это первое от момента рождения пережитое нами эмоциональное состояние! Мы появляемся на свет, издавая пронзительный крик, сообщая миру о своем страдании. Негативные эмоциональные переживания являются естественными психологическими реакциями. Природа этих реакций обусловлена законами функционирования психического аппарата, который, в свою очередь, выстроился под неусыпным руководством инстинкта самосохранения, будучи одним из инструментов последнего.
Критерий «объективной» оценки адекватности того или иного эмоционального переживания не может быть основан на логике здравого смысла, но подчинен логике законов психической организации. Поэтому если человек испытывает тоску или тревогу в тех случаях, когда, как нам кажется, ему следовало бы радоваться, это не означает, что он капризничает или водит нас за нос. Следует думать, что он оказался заложником работы своего болезненного инстинкта самосохранения.
Как это ни странно, горе, печаль, страдание могут быть привычками. Каждому из нас приходилось сталкиваться с людьми, которые привыкли страдать, печалиться и горевать даже в тех случаях, когда никаких поводов к тому нет и никаких неприятностей в их жизни не произошло. Проблема в этих случаях, как правило, уходит корнями в детство. Каждый ребенок проявляет реакции горя и печали, люди по-разному реагируют на демонстрируемое им страдание.
Всеми страданиями вокруг нас должны страдать и мы. У всех у нас не одно тело, но одно развитие, а это проводит нас через все боли в той или иной форме.
Вообще говоря, страдание есть зов о помощи, но на этот зов родители и воспитатели могут откликнуться несколькими способами. Они могут наказать ребенка за проявления страдания; они могут его успокоить, проявляя активные попытки устранить или уменьшить воздействие стимулов, вызывающих у ребенка это страдание; они могут не предпринимать этих попыток, а лишь обнимать и целовать свое чадо. Понятно, что в результате разных стратегий, выражаясь научным языком, «социализации страдания» мы получим совершенно разные психологические типы. Коротко расскажем о них.
В первом случае, при социализации страдания ребенка через наказание, мы рискуем получить человека, склонного к притворству, изоляционизму, личность заурядную и желающую избегать страдания любыми средствами. Это вполне естественно, поскольку если ребенок знает, что на просьбу о помощи он будет наказан, т.е. испытает еще большее страдание, то его личность вряд ли будет отличаться качествами активности, уверенности и честности. Однако если такое наказание сопровождается помощью в преодолении причин, вызвавших изначальное страдание, то результаты подобного воспитания могут быть весьма и весьма благоприятными.
Второй вариант социализации страдания, когда расстроенного ребенка, с одной стороны, успокаивают, а с другой — обучают навыкам преодоления этого страдания, наиболее качественный, но и самый трудный. Подобного терпения хватит не многим родителям, но если же они будут великодушны, оставаясь при этом хорошими учителями, обучающими способам устранения причин страдания, то их ребенок, во-первых, научится и выражать собственное страдание (что само по себе очень важно), и эффективно с ним справляться; во-вторых, он и сам будет великодушен, будет оптимистично относиться к себе, к другим людям и к жизни в целом; в-третьих, он окажется более толерантным к жизненным неприятностям.
Третий вариант. Если ребенка только успокаивают, но не обучают навыкам устранения причин страдания, то в результате такого воспитания мы получим зависимый тип. Такой человек зачастую склонен к депрессивным реакциям, которые являются его неосознанной попыткой привлечь к себе внимание и заботу — таковы императивы его прежнего опыта и устоявшихся стереотипов поведения. В последующем, сталкиваясь с проблемами, он не будет пытаться решать их, а постарается или как-то замять, или, например, залить спиртным, закусить лекарственным средством или наркотиком.
Наконец, при смешанном типе социализации страдания, т.е. при использовании разных средств его воспитания, повзрослевший ребенок будет постоянно испытывать противоречивые
